— Чего же тебе бояться, Дорис? Ты ведь знаешь, что я не виноват.
— Знаю. — Голос ее звучал сдавленно и приглушенно. Она не смотрела на него. — Ну, а вдруг все решат, что убил ты?
— Не решат, — сказал Брейд. — Я этого не боюсь.
И вдруг с изумлением понял, что не просто успокаивает жену — он действительно не боится. Острый страх, мучивший его последние три ночи, внезапно притупился, почти исчез, несмотря на то, что положение стало гораздо серьезнее.
Да, пожалуй, именно потому в нем и произошла такая парадоксальная перемена! Уверившись, что он теряет работу, он избавился от вечного страха ее потерять. А с тех пор как его действительно заподозрили в убийстве, он перестал бояться, что подозрение может пасть на него.
— Дорис, нам надо как-то пережить это. И мы переживем. Не плачь, пожалуйста, не плачь.
Он взял ее за подбородок и повернул к себе лицом:
— Ты не поможешь мне, если будешь плакать.
Дорис сморгнула слезы и слабо улыбнулась.
— Этот сыщик, кажется, неплохой человек, — сказала она.
— Да, он совсем не такой, как я их себе представлял, и рассуждает иногда весьма убедительно. Забавно, он до того похож на комического сыщика из кино, что я невольно поражаюсь его логичности.
Дорис спросила:
— Не выпить ли нам? Давай выпьем немножко.
— Давай.
Она вернулась с двумя стаканами и спокойно сказала:
— Я все думаю, как точно сыщик говорил про тех, кто способен на такое убийство, про завзятых умников. Так он их называл?
— Да, это хорошо сказано, надо запомнить.
— Как, по-твоему, это не подходит к Ранке?
Брейд серьезно кивнул:
— Подходит. Но в данном случае не имеет значения. Мошенничество Ральфа ничем ему не грозило, наоборот. Он некоторым образом предвидел, что Ральф ошибается. Ему как раз было бы совершенно невыгодно скрывать подлог Ральфа. Нет, милая, под угрозой находилась только моя репутация.
Дорис тихо спросила:
— Но кто же тогда?
Брейд сидел неподвижно, глядя на стакан, который он держал в руке.
— Знаешь, я все думаю насчет одной вещи. Если Доэни передал мне все точно, слово в слово, то у меня, пожалуй, возникают кое-какие подозрения. Одно упомянутое им слово может иметь двойной смысл, и я думаю, что Доэни этого не знает. Одно его слово меня настораживает.
Дорис с надеждой спросила:
— Какое?
Минуту Брейд рассеянно смотрел на нее, затем тихо проговорил:
— А впрочем, может быть, это ерунда, не о чем и говорить. Я должен еще подумать. Давай ляжем сегодня раньше — плевать на все, надо выспаться.
Он обнял ее за плечи и тихонько прижал к себе.
Она кивнула:
— Да, завтра же у тебя лекции.
— Ну, лекции у меня каждый день, пусть это тебя не тревожит.
— Ладно. Сейчас помою посуду и будем ложиться.
— Прекрасно. И… Дорис, не волнуйся. Предоставь все мне.
Дорис улыбнулась.
16
Он вспомнил ее улыбку, лежа в ночной темноте и ощущая прохладную свежесть чистой наволочки.
Она улыбалась успокоительно, ласково. Брейд старался понять, почему вдруг она так переменилась.
Завзятые умники! (Мысли его сделали внезапный скачок.) Разумеется, Ранке именно из таких. Но почему? Репутация у него прочная. Всем известно, что он человек одаренный. Зачем же ему так навязчиво бахвалиться своим умом?
А может быть, он вовсе им не гордится? Что, если в глубине души он в него не верит? Может быть, именно неуверенность и заставляет его беспрерывно демонстрировать свой ум, кокетничать им, стараться превзойти всех, кто может угрожать его положению? Неуверенность!
А Фостер! Всех расталкивающий, прущий напролом! У него милая молодая жена, она принимает его таким, каков он есть. Почему же он стремится вновь и вновь доказывать каждой встречной женщине, что он неотразимый мужчина? А каждому мужчине, даже в явно неравном поединке преподавателя со студентом, что остроумнее его, Фостера, нет?
Да взять даже беднягу Кэпа! Он сделал блестящую карьеру и все же боится, что имя его будет забыто. Вот он и корпит над своей книгой, которая призвана сохранить память о нем на века. Бедный Кэп! С какой завистью он говорил о титуле, пожалованном Берцелиусу.
Брейд прикусил губу. Все они страдают от одной болезни. От неуверенности!
Человек пробкой выскакивает на свет из чрева матери и навсегда лишается защиты. Вокруг холод, свет режет глаза. Дыхание дается с трудом. Покой, тепло, уютная темнота потеряны безвозвратно. Отныне неуверенность — его удел…