Энсон негодовал:
— Ничего этого не было! Ерунда!
Желая помочь своему уязвленному учителю, Брейд круто повернул разговор к прежней теме:
— Скажите, доктор Кински, если только вы настроены касаться этого вопроса, есть ли перспективы успешного синтеза альдостерона?
— Как сказать, как сказать! — торопливо проговорил Кински. — По-моему, перспективы весьма благоприятные. Вы, конечно, не согласны?
— Я? Да я в этом вообще не разбираюсь. Верней, почти не разбираюсь.
— Я имею в виду мнение одного из наших аспирантов. Ах, да! — Лицо его механически приняло скорбное выражение. — Очень сожалею о случившемся у вас несчастье.
— Что поделаешь! — пробормотал Брейд. — Но кто же из моих аспирантов интересуется синтезом альдостерона?
Кински удивленно сказал:
— Да тот, который погиб! Как его фамилия? Нейфилд? Он был совершенно убежден, что моим методом от альдостерона ничего не добьешься. Очень самоуверенный молодой человек. Так прямо мне и сказал!
— Что? — воскликнул ошеломленный Брейд. — Разве вы с ним встречались?
— Ну да. В прошлом году, в Атлантик-Сити, на конференции Американского химического общества.
— Верно, верно, он туда ездил. Я еще хлопотал, чтобы факультет предоставил ему средства на поездку. Он мне не говорил, что беседовал с вами.
Кински хмыкнул:
— Считал, разумеется, что этот эпизод не заслуживает упоминания. Он подошел ко мне после моего доклада, назвал себя и заявил, что изложенным мною методом я не смогу добиться синтеза. Не пожелал объяснить, в чем видит мою ошибку. Короче говоря, прямо в лицо обозвал меня ослом. Вот уже год прошел, а я все не могу забыть про это. Кстати, Брейд, что будет с его работой теперь? После его смерти?
Почудилось ли ставшему чрезмерно подозрительным Брейду, или на самом деле в глазах Кински, когда он задавал этот вопрос, блеснул хищный огонек?
17
Брейд не знал, как быть. Он смотрел то на Кински, то на Энсона, который обиженно поджал тонкие бледные губы, вероятно, сразу вспомнив их вчерашний разговор.
Брейд попробовал уклониться от ответа:
— Да знаете, доктор Кински, у меня как-то еще не было времени подумать над этим.
Но Энсон возмущенно вмешался:
— Он собирается сам продолжать исследования. И должен добавить, не считаясь с моим мнением. Я устарел, Кински! В прежние времена мои ученики прислушивались к моим советам.
— Что ж, — сказал Кински, которому, видимо стало не по себе, — все мы стареем.
Но ему не удалось сгладить неловкость, и наступило тягостное молчание.
Наконец Кински поднялся и начал прощаться:
— Очень был рад познакомиться с вами, Брейд. Если окажетесь в наших краях, непременно заходите.
— Спасибо, обязательно, — пожал ему руку Брейд.
Голос Энсона все еще звучал раздраженно:
— Не забудьте, Брейд, в пять часов мы встречаемся насчет лекции по технике безопасности. Ровно в пять.
— Хорошо, в пять, — согласился Брейд. Как это характерно для Энсона — он и мысли не допускает, что в пять часов у Брейда могут быть другие дела!
— И если Кэп говорит в пять, — сказал Кински, — значит ровно в пять и ни минутой позже. Или он изменился?
— Нет, ничуть, — ответил Брейд.
Оставшись один, Брейд почувствовал странную горечь, будто вдруг лишился отца, хотя до сих пор не подозревал, что имеет его. А ведь Кэп действительно был ему чем-то вроде отца!
Он только сейчас понял это, когда увидел его со старшим сыном, с любимцем, принесшим ему почести и славу, с сыном, который следует его советам и вытягивается в струнку, когда капитан его распекает.
А он, Брейд, — неудачник, застрял на одном месте и даже на нем не сумел удержаться. Он молча упирается, когда Кэп пробует направить его по новому пути. Бедный Кэп! Он сумел достичь к старости известности и признания и все же кончает жизнь, мучаясь от неуверенности. А эта его книга!
Брейд подумал: «Я снова обрел Дорис, но теряю все остальное. Аспиранты мои умирают, исследования оборачиваются подделкой. Я лишился работы, а Кэп Энсон… — он горько усмехнулся самому себе, — а мой отец меня не любит».
Он поднялся и открыл дверь в свою лабораторию. Конечно, проходящая здесь реакция окисления не вносила особого вклада в науку, но, как говорил Кэп Энсон, приятно проделывать опыты собственными руками.
Однако сейчас он с грустью глядел на свою несколько шаткую установку и сомневался, доставит ли ему работа удовольствие. В данную минуту вид заброшенных приборов вызывал в нем только неприязнь. Неприятным казался сосуд с застывшей смесью, неприятны были и связанные с ним воспоминания. Он не прикасался к установке с того вечера в четверг, когда отправился к Ральфу за кислотой и нашел его мертвым. Все так и осталось подготовленным для опыта — и колба, и пластиковые трубки, и бледно-зеленый баллон со сжатым кислородом.