Он с содроганием вспомнил, как необычайно приветлив был Ранке, когда они встретились сегодня на лестнице. Что, если это благодушная снисходительность убийцы к жертве? Он уже считал Брейда мертвым — стоило ли расходовать на него эмоции! А Литлби? Ведь и его Брейд щелкнул по носу, значит, сегодняшнее уведомление о лекциях по безопасности тоже снисходительная подачка убийцы? В голове у Брейда мысли вертелись с бешеной скоростью. Господи! Да он сходит с ума! Как он может допустить, что Литлби способен на подобный шаг. Хватит!
Во всяком случае нужно сейчас же сообщить обо всем Доэни — ведь теперь ясно: кто бы ни был неизвестный преступник, на этот раз заподозрить его, внештатного помощника профессора Льюиса Брейда, никак нельзя! А если убийца всего один, то с Брейда снимаются подозрения и относительно Ральфа.
Почти хладнокровно он снял трубку, набрал номер. Будничный голос отозвался:
— Девятый полицейский участок. Офицер Мартинелли.
Стараясь говорить спокойно, Брейд сказал:
— Можно попросить полицейского Доэни? А когда он будет? Понятно. Нет, нет. Мне нужен именно он. Нет, ничего срочного. Будьте добры, когда он придет, передайте, что звонил профессор Брейд. Он меня знает. Скажите, что мне нужно как можно скорее поговорить с ним. Мой номер — университет 2–1000. Добавочный 125. Да, да, спасибо.
Он повесил трубку и долго сидел, глядя на телефон. Потом подумал: пожалуй, надо поесть.
Он не поехал завтракать, а быстро, стараясь ни с кем не встречаться, сходил за бутербродами. Он не мог решиться покинуть кабинет, пока не узнает, кто на него покушался. Здесь, за закрытыми дверями…
Но ведь именно здесь, за закрытыми дверями, его подстерегала смерть.
Брейд выпил кофе прямо из банки, хотя он еще обжигал, и только потом вспомнил про сливки. Тут он заметил, что уже скоро час, и подумал: надо идти к студентам.
Уходя, он запер дверь, несколько раз проверил замок (интересно, сможет ли он когда-нибудь еще оставить свою дверь незапертой?) и направился через весь коридор к студенческой лаборатории.
Чарльз Эммит готовился к демонстрации образования семикарбазона под давлением. Брейд взглянул на часы. Без пяти час. Через пять минут лабораторию заполнят студенты.
Он грустно размышлял о том, как вся жизнь преподавателя подчинена часам, разбита на лекции, семинары, лабораторные занятия, заседания.
Минутная стрелка приблизилась к двенадцати. В лабораторию, надевая через голову черный резиновый фартук, вошел студент, вежливо сказал: «Здравствуйте, профессор Брейд!», положил на стол свои тетради и книги, открыл обожженный кислотой учебник.
В этот момент из его книги вывалилась пачка листов. Посмотрев на нее сначала недоуменно, а потом озабоченно, студент направился в конец лаборатории к Эммиту.
— Мистер Эммит, — сказал он, — я, оказывается, забыл вам отдать отчет о моем первом самостоятельном опыте в пятницу. Ничего, если я сдам сейчас?
Он выглядел встревоженным.
Эммит, видимо чувствуя на себе взгляд Брейда, грубовато распорядился:
— Хорошо, положите. Я потом взгляну. Но больше не забывайте.
Брейд рассеянно наблюдал, как студент отдает Эммиту свои записи.
В лабораторию быстро входили остальные студенты. Стрелки показывали час. Стрелки, которые дробят весь день преподавателя на куски и пригвождают его к часам, словно распятого.
Да, часы, время… Впрочем, что это он сейчас наблюдал?
«Боже!» — подумал Брейд… И студенты, и лаборатория вдруг исчезли, он остался один — наедине с невозможной, дикой догадкой.
Он круто повернулся и поспешил в свой кабинет. Несколько пар глаз с любопытством уставились ему вслед, но он уже ничего не замечал.
Он снова держал в руке телефонную трубку, только на этот раз ему пришлось поискать номер по справочнику.
— Но мне необходимо, — доказывал он уверенному молодому голосу, который ему ответил. — Разговор совершенно безотлагательный и займет не более двух минут. Нет, нет, я никак не могу ждать до трех.
Он действительно не мог. Он должен был узнать все сейчас же. Сию минуту.
Ожидание было невыносимо и, стараясь отвлечься, он представлял себе, какое смущение и страх вызвал его звонок.
Тихий, запыхавшийся голос, раздавшийся в трубке, и в самом деле звучал испуганно.
— Это точно? — настойчиво спрашивал Брейд. — Так оно и было? Слово в слово?
Он переспрашивал снова и снова, пока не испугался, что его настойчивость может довести до истерики. Спросив в последний раз: «Это точно?» — он повесил трубку. Теперь он знал. Знал все — причину, план, последовательность событий. Во всяком случае, думал, что знает.