– Как пошли? Да давай посидим еще, мы тут с Машкой как раз о тебе говорили. Не-не, не как в той присказке. Машунь, познакомься – это Ромео, «Незнайка», тот самый!
– Очень приятно – с хрипотцой поздоровалась Шурупова, – присматриваясь к ночному визитеру и также плохо скрывая смятение.
– Взаимно.
Установилось неустойчивое молчание.
– Юль, ты, кажется, не понимаешь: там на материке какая-то кутерьма, нам нужно как можно скорее отваливать отсюдова.
– Ну… хоть присядем на дорожку?
– К черту суеверия, пора деру давать, а то мало ли что.
– Кутерьма… говоришь. – задумчиво отвечала она. – Ты навещал моих?
– Да-да, все в порядке. По дороге расскажу. Все ждут тебя.
– Тогда… поехали скорей в Макондово! Маш, так, может быть, ты с нами?
Та лишь грустно покачала головой и неторопливо высказалась:
– Никак, дорогая, ты ж знаешь, что меня там совсем никто не ждет, поэтому… я остаюсь. Податься мне особо некуда, а вам я буду только мешать. А здесь… ну… стабильность, хоть кормят, да и вообще… как-то все неожиданно это, не могу я так… – как бы оправдываясь, уклонилась она от заманчивого предложения.
– Ну же, Юльк, давай, поехали, – непреклонно поторапливал он. Вся эта говорильня натурально начинала напоминать Роману именно что сценки из тех самых пошлых сериалов, где герои слишком долго мешкают и возятся в определяющий момент, в результате чего бездарно становятся жертвами неотступных преследователей и маньяков.
Вернувшись к гостям, Жутин поначалу сделался наигранно весел и чем-то, казалось, взволнован, ибо был бел как мел. Все вокруг: и преддверие большого праздника, и всеобщее подпитие делало факт частной бледности явлением малосущественным и никем почти не замеченным. В гостиной меж тем затевался банальный скандал на грани мордобоя. В центре оного вполне предсказуемо блистал Бандура, в котором в очередной уже раз взыграла борзая пролетарская жилка, натянутая до предела алкогольным воодушевлением. Тот совсем не на шутку разбушевался и стягивал на себя внимание окружающих.
– Не, генералиссимус, уважаемый, а в чем я не прав? Наша правда – не правда! А горькая правда в том, что мы и сами разучились различать, что реально, что виртуально, полагаясь во всем на чувство меры. При этом манеры мы копируем старофранцузские, технологии пользуем штатовские, приличные вещи предпочитаем английские или итальянские, под крайняк дешевые китайские суррогаты. Что у нас, в сущности, осталось своего, коренного, окромя совершенно безудержного рвения к воровству в космических масштабах и закабаления своего же народа? Грабить бедных и раздавать богатым, то есть самим себе – это ж феодальное средневековье! И чем нам еще гордиться? Орудиями массового поражения? Чушь! Эти ракеты не смогут победить даже закон всемирного тяготения, а тем более никогда не полетят туда, где на сохранении лежат наши же рублоиды. Самобытная культура? Была! И за неимением настоящего настоящего, нам остается культивировать прошлое, не имея никаких внятных видов на будущее. Культура!.. – халтура и карикатура! Даже писателя ни одного годного не осталось! Все с потрохами продались госкорпорациям и строчат туфту на потребу, тьфу ты на!
– Ба! Это просто возмутительно, голубчик! Да я, да мы… – пока генерал Волгин готовил увесистый ответ, гостиную наполнил и переполошил женский крик.
Вновь опростоволосилась певица Колбаска: указывая на окно, словно в исступлении, она шумно и горячо твердила, будто бы только что видела некое «лицо в окне». Колбаску, как умели, успокаивали и уверяли, что это бдительные кунгфуисты оберегают гостевой покой, а переживать здесь решительно не о чем. Иные циники, переглядываясь, не без оснований трактовали истерику юной дивы как неумелую импровизацию и инсценировку, имеющую целью замять назревающий конфликт и выдернуть своего попечителя и любовника Бандуру из скверной истории. Тем временем ее старшая подруга и советница, госпожа Тараканова, увела припадочную в уборную припудрить носик, чем, похоже, и спасла той жизнь. Лицо в окне чрезвычайно не любило оставлять свидетелей.
Мало-помалу прерванное веселье вновь набирало обороты. Жутин, который и вправду был теперь уже совсем не тот, вел себя исключительно нейтрально и аккуратно, однако ж для одного из посетителей званого вечера сделалось очевидно, что тут имеет место подлог. Пара крупных трезвых глаз отмечала зримые перемены в облике своего закадычного друга и соратника, который заметно приосанился и омолодился, сделавшись на полвершка повыше, а родинка со скулы и вовсе переползла почти к уголку глаза. Косолапов, не спуская взора с самозванца (что было его фатальной ошибкой), по инерции пританцовывая, приближался к генералу Волгину. И едва он нашептал ему что-то на ухо, а тот обернулся, дабы удостовериться в справедливости наблюдений Митрия Онотольевича, тогда-то и произошли роковые для обоих события. В зале прогремел громкий хлопок, вызвавший переполох, одновременно с тем погас электрический свет, а оставленные не задутыми обеденные свечи лишь привнесли в обстановку пущего мистицизма и драматизма. В гостиной наметилась хаотичная суматоха и оживление движения в сторону выхода: гости спешили поскорее покинуть сдохшую вечеринку и спасти свою шкуру. Кто-то в саду затем сплетничал, мол, боковым зрением узрел, как Косолапов медленно и замертво обрушивался на стеклянный стол, а следом за ним героически пал и генерал Волгин. Что это было? Лишь Вадим Вадимович, по многочисленным свидетельствам, как и подобает вожаку стаи, ни на секунду не терял самообладания и традиционно оказался на высоте положения.