Загнанным зверем смотрелся горделивый Лю Кенг, притихнув, тот уставился в одну точку пространства – дверную ручку. Однако ни у кого не вызывало сомнений, что только для виду, из тактических соображений, он поджал хвост, а сам уже во всю разрабатывает детальный план спасения выдающегося человека – себя. Ничехов же, при известии о гибели Жутина, впал в глубокую и продолжительную задумчивость, испытывая тройственные противоречивые чувства удивления, удовлетворения и утраты одновременно. И что? Вот так все и закончится? Победа!? Триумф справедливости? Как бы не так. На место одного узурпатора непременно усядется другой, предельно схожий персонаж, если не хуже. Да тут всю систему менять надо! как говаривал бывалый сантехник. Мысль о сантехнике и гигиене напрашивалась в башку неспроста: сквозь трещину в бетонном перекрытии на темя Ничехова, как подстроено, падали гадкие капли машинного масла. Уровнем выше располагалась подземная парковка.
Разбавил заскучавший сюжет лишь Карл Макарыч, мистер Приговор и судебных расправ мастер. Объявившись словно из ниоткуда, похрамывая приблизившись к Платону, тот вкрадчиво и зло заверил, что сразу же после праздников заложниками займутся со всей основательностью и служебным рвением – будет долго, больно и страшно, все как вы не любите и осуждаете на своих собраниях. Ну а пока… наслаждайтесь жизнью. А то устроили тут шайтан-майдан, понимаешь. Негоже портить паритеты!
Знай старичок, что вскорости подвалы станут самым уютным и безопасным местом во всем Макондово, так еще бы сам приковал себя по всей строгости. Однако долг велел мчать на праздник и быть в центре циклона.
Новый Жутин как-то сразу не прижился в коллективе: скверный актер смотрелся простачком и деревенщиной – нелепый парик, блуждающий взгляд, недостоверный голос. Дешевый подлог вскрылся быстро, предвещая скорый управленческий апокалипсис. А поскольку Косолапов is dead, всяк из местечковой элитки уже примеривал на себя корону, готовился к аппаратным и компроматным войнушкам, вступая в коалиции pro и contra. Даже мелкие игроки, вроде государственного полузащитника Мамаева, просчитывали комбинации: как бы в результате предстоящей грызни объегорить окружение и взобраться по служебной лестнице повыше. Вот такую кашу заварил Лю Кенг своей авантюрой, за что теперь и готовился получить по шапке от центра. Сейчас же, когда вся верхушка сосредоточилась за кулисами собранной на городской площади сцены, ежась от холода и согреваясь флягами с горячительным, ситуация накалилась до предела. Жутину, согласно протоколу, надлежало выступить перед горожанами и объективами, а подобного-то навыка он совсем и не имел. Сбрендивший Лю Кенг пообещал бедолаге работенку на вечерок, а вон как все обернулось. Спасало лишь то, что никому эта речь на самом деле и не была нужна – гнусная погода полностью занимала зрителя вопросами самосохранения и отогревания в условиях несмолкающего ветра и дождя, переходящего в ливень, сменяемый градом. Жутин, зачитывая поздравления с наушника, путая и комкая слова, лепеча что-то про «жители нашего города активнутые, противные… эээ продвинутые», сам же признавая всю свою трагическую неубедительность в качестве трибуна, от волнения считал секунды до окончания текста, словно школяр, поджидающий у доски дребезжания звонка. По завершении фиаско он мрачно заперся в уборной, с тех пор его никто больше не видел.
А праздничные события развивались соответственно начерченному заранее сценарию: после выступления Админа ожидалась выставка грядущих достижений. На экран над сценой вывели макеты космодрома и давно анонсированного публичного дома. На сцене же семеро работяг кое-как закрепили и с трудом удерживали на ветру пластмассовый макет храма, что должен вскоре вырасти на месте планово вырубленного уже сквера. Иных достижений, кроме макетов и болванок, заявлено не было.
Пришло время песни и пляски. Открывала действо местная дива Колбаска, еще давеча едва выпутавшаяся из переплета с «лицом в окне». Все шло вполне программно, пока не заглохла фонограмма. После первой же песни, исполненной живьем, Колбаске пришлось утекать из-под урагана стаканчиков и проклятий, потому как жалкие ахи-вздохи пришлись не по вкусу даже крайне непривередливой и окоченевшей публике. Те же «колбасеры», самые преданные ее поклонники из «Армии Колбаски», скорбно сложили приготовленные букеты из разного рода колбасных изделий, после чего частично побросали на сцену, а частично употребили по назначению – скушали.