Уже с месяц как она осуществила давнюю мечту, даже сразу две: перебраться в Питер, одновременно выбравшись из родного Энгельса. На деле, разумеется, все оказалось не так гладко и радужно. Подружка Элька еще до переезда наобещала работу по кулинарной специальности в ресторане, но на практике все как-то задерживалось и расстраивалось: прежняя повариха не спешила оставлять намоленное место. А поэтому пришлось пока трудоустроиться в пельменную сомнительного свойства здесь же, на В.О.
Более всего Соня Улитина любила в своей жизни две вещи – читать хорошие книги и кормить современных людей, то есть даже не есть самой, а именно что подкармливать фирменными рецептами и находками, сделав свое хобби призванием и профессией. Увы, неблагодарные едоки по большей части полагали это чем-то самим собой разумеющимся, быстрой обменной операцией, денежной сделкой: мало кто улавливал специи и тонкости в ее блюдах.
В районе полудня старая чугунная батарея заурчала, процесс протапливания пошел. Все вокруг мешало и отвлекало: книга окончательно не читалась, отложилась. Тогда Соня решила занять себя чем-то безмысленным, бытовым, раз уж день все равно не задался – на совесть отмыть ту самую батарею, например. Для этого пришлось собрать всю волю и заставить себя выйти в коридор, чтобы набрать в тазик воды и смочить тряпку. Разумеется, там уже вовсю крутился один из записных обитателей –
Антон Цехов, точно живший в этом самом коридоре или на кухне, беспрерывно болтаясь без дела и исчезая в комнате лишь на ночь. Тот с ходу что-то буркнул ей про чудовищную погоду, в очередной раз пытаясь завязать разговор. Антон был относительно молод и желал любви, в идеале – не выходя из дома. А Соня вполне приглянулась. Она же, не отвечая взаимностью, виновато указала взглядом на тазик и прошмыгнула в уборную, совмещенную с ванной.
Стоит заметить, что к полудню того осеннего дня, да и заметно раньше, Софья уже успела изрядно хлебнуть и разочароваться в коммунальной жизни, хотя и до собственной практики особых иллюзий, будто это весело и увлекательно, не питала. Квартира, показавшаяся в первый день просторной и приветливой, с каждым днем теряла позиции в ее глазах, но скромные денежные запасы не позволяли пока рассчитывать на съем индивидуального апартамента. Помимо безработного типа Цехова, водились, конечно, и другие жильцы. Одну из комнат занимала пара в возрасте: дальнобой Маркел Епанчин, смачно пьянствующий после каждого камбека, а также его избранница, кондуктор трамвайного вагона Варвара, в обиходе просто Варя. Последнюю по коридору комнату снимал студент Горного Родя, приходивший в основном на ночлег и не принимающий деятельного участия в коммунальном общежитии. Ну и, разумеется, держательница ключей и заведующая хозяйством, Алина Ивановна, строгого норова престарелая дама, всячески недолюбливавшая приезжих, однако же неплохо на них зарабатывающая.
Несколько раз Соня становилась случайной свидетельницей, как на лестничной клетке или возле парадной ошиваются отчаявшиеся забулдыги, а потому отзывы об Алине Ивановне на сайте о недобросовестных арендодателях, похоже, имели под собою некоторые основания. Старуха-банкирщица действительно выдавала ссуду тем, кому не давал уже никто, под твердый заклад имущества, имея тесные связи с местными то ли бандитствующими депутатами, то ли депутатствующими бандитами – пойди еще разберись.
По счастью, к Соне она отнеслась вполне индифферентно: ну, очередная барышня из провинции, на вид годков 25–27, приехавшая искать место под солнцем в большом городе. Закавыка в том, что как раз солнца в Петербурге не так уж и много, поэтому и положение покорителей заведомо непрочное – и это прекрасно для арендного промысла. Сама же Соня предпочитала держаться отстраненно и, несмотря на страсть к приготовлению пищи, на кухне старалась не задерживаться, чтобы не участвовать ни в каких посиделках, особенно если там колобродил противный рыжий Цехов. Порой, сидя в своих четырех стенах и глядя на непонятные фигурки на подоконнике, она задумывалась об их смысле и предыдущем жильце, который не пожелал, или попросту забыл, забрать их с собой. Однако не находила ни явного смысла, ни иных примет пребывания предшественника.