Дебилы разошлись. Шум утих.
Я приоткрыл окно, впуская в класс морозный мартовский воздух, глубоко вдохнул его запах — запах подтаявшего снега, легкого морозца, весеннего солнца. Мешаясь с застоявшимся воздухом класса, в котором парили ароматы казенного помещения, книг, духов (эти шестнадцатилетние телки выливают на себя мегалитры всякой вони), морозный мартовский воздух смешивался в совершенно своеобразный дразнящий ноздри коктейль.
Я встал и подошел вплотную к окну, наслаждаясь.
Да, вот она — весна, на подходе. Минует март, пройдет апрель и — наступит благодатный, мой самый любимый, май. А там… А там — каникулы: тишина в школе, запахи ремонта, пустые классы, и конечно же — отпуск.
Отпуск… А что мне с ним делать? Я ведь один теперь. Полмесяца назад все завершилось — окончательно и бесповоротно. Развод, суд, нервотрепка, обиды, дележ… Фу, какая гадость.
Где–то через два или три года жизни с Настькой я впервые ощутил неприязнь к ней. Пора глупой влюбленности прошла, розовые очки сползли с носа, взгляд протрезвел. И я начал понимать, что за человек живет рядом со мной. Ну не очень хороший человек. Нет, наверное не так. Все мы в чем–то нехорошие, сам–то я тоже не лучше. Нет, не «не хороший», а просто — не мой. У всех есть недостатки. Некоторые недостатки человека, с которым ты живешь, тебе нравятся, некоторые — не очень, какие–то ты терпеть не можешь, а от каких–то испытываешь эмоциональное и физическое удовольствие. Так вот у моей Настьки было не так уж много недостатков, но был один такой, который терпеть получалось лишь скрипя сердцем и сжимая зубы. Понятно, что в период влюбленности я его не замечал (не хотел замечать?). Тем сильнее было разочарование, тем меньше было желания мириться с этим недостатком, когда страсти и гормоны отбушевали…
Гормоны…
Вот больше всего сейчас жалели о разводе именно они, мои гормоны. Наша с Настькой супружеская жизнь сошла на нет задолго до официального развода, так что месяцев пять или шесть уже эти дурацкие гормоны–гармони бесновались во мне, наигрывая жуткую музыку, похожую на призывное мяуканье мартовского кота.
Мартовский кот… Март… Весна… Пора любви, бля…
А как мы трахались с Настькой! Вот что она умела, так это заводить меня на полную катушку и доводить до полного опустошения. Уже через полчаса наших любовных игрищ я из чихающего мотора старого запорожца превращался в движок новейшей гоночной «Феррари». Но Настьке этого было мало. И только еще через полчаса, когда я уже ревел ракетным двигателем и готов был взмыть на орбиту, испуская из моего члена, как из сопла, огненные вихри, только тогда, до того момента казалось бы спокойная, Настька вдруг сама превращалась в львицу и допускала меня к финалу — рыча, царапаясь, раздирая мне задницу ногтями, поглащая меня всего…
От воспоминаний и голода все в штанах давно уже напряглось. Мой мумрик выпрягался из трусов, яйца налились свинцовой тяжестью. Способствовало этому, как я понял, и то, что стоя у окна, вдыхая мартовский воздух, предаваясь воспоминаниям, я оказался вплотную к теплой батарее и все это время прижимался к ней причиндалами, а руки мои, в карманах брюк, подсознательно потирали лобок и яйца…
«Нет, брат, так нельзя, — подумал я, обращаясь к самому себе. — Пора бы что–нибудь уже придумать. Ну не можешь ты найти себе бабу нормальную, понимаю… Но что–то же делать надо!»
Да, я никогда особо не пользовался успехом у слабой половины человечества. Я не красавец, не атлет, не мистер Бим и не Фенимор Купер… Короче, не могу я привлечь бабу ни красотой накачанного торса, ни юмором, ни говорливостью — ничем. Я — обычный среднестатистический мужик, преподаватель истории в средней школе уездного городка. И те три десятка баб, с которыми я работаю, — это либо уже пожилые одуванчики, либо измотанные жизнью матроны.
Нет, где–то на втором или третьем месяце безсексья я набрался наглости и подплыл к нашей англичанке, к Верке — Вере Дмитриевне. Она была самой молодой в этом цветнике, хотя и старше меня на восемь лет. Не сильно еще потрепанная жизнью разведенка с двумя детьми, в огромных очках, с широкими бедрами, ядреными (но вялыми, как оказалось впоследствии) сиськами, немного сальными, но красивыми каштановыми волосами. В общем, мы провели новый год вместе, в душной унылой компании каких–то ее знакомых. Мы свалили часа в два ночи, посреди «бурного веселья» (читай — скукоты пьяных бесед). Я затащил ее к себе. Она не особо сопротивлялась, — то ли потому что хорошо набралась, то ли ей и самой хотелось. В общем, войдя в свою единственную комнату в общаге (да–да, наша однокомнатная квартирка разумеется отошла Настьке) и едва закрыв дверь, я сразу прижал Верку к стене, тут же, у входа, и немедленно полез ей под шубу из искуственного меха, целуя ее шею, ухо, щеку. Она тут же запыхтела и отдалась мне. Нет, ну физически она отдалась мне чуть позже. Просто она сразу вся обмякла, задышала тяжко, повисла на мне…