— Тихо, Мэтт. Сейчас она у нас попляшет! Люмос!
На кончике палочки Мальсибера рождается серебристо-голубой огонёк. Я бесшумно бьюсь в руках слизеринцев. Эйвери наматывает на кулак мою косу...
— С чего начнём, господа? Венсеро? Демиссио? Или Конфундус?
— Дин, давай сразу Империо, что уж тут мелочиться…
— Э-э, нет, Зибер! В отличие от тебя, мне уже семнадцать стукнуло. Если я кину на эту гриффиндорскую шавку что-нибудь из непростительных, мне придётся лет десять-двадцать вместо тебя с дементором по вечерам беседовать…
— А правда, Зибер, если кишка не тонка, сам с Империо и балуйся, для тебя возраст уголовной ответственности ещё не наступил!
— Венсеро!!!
«…Холодный пол плывёт под ногами, пространство искажается, контуры стен колышутся жарким, тугим миражом. Как гулко стучит в висках лихорадочный пульс… Кто я? Что делаю здесь?»
— Демиссио!!!
«Серый камень оплывает, как расплавленное стекло. Коридор сужается. Три черных призрака невесомо отрываются от пола и кружат, кружат над головой, затягивая разум в ускоряющуюся, клокочущую чёрную воронку. Камень. Холод. Пустота. Безумие. Тоска. Невыносимая, глухая тоска, заполняющая каждую клеточку усталого тела… Дементоры? Я в тюрьме? В тюрьме».
— Конфундус!!!
«Солнце… Солнца хочу! Тепла… Тёплых рук, чтобы помогли подняться с пола, отряхнули одежду, утешая, погладили по голове: «Не дрейфь, сестрёнка, прорвёмся!»… Голоса хочу — родного, глубокого, бархатного, чтобы знал, что сказать, чтобы сразу лопнула и растворилась эта душная, пустая тоска… Брата хочу… Сильного, честного, доброго старшего брата. Ведь он же у меня был когда-то? Невозможно же помнить того, кого никогда не было, правда? А я — помню. Помню».
— Импе…
— Довольно! Она и так готова… Отпусти её, Дин! Уже никуда не денется... Слушай меня, Мэри Макдональд! Встань! Вот рука, обопрись, если тяжко. Стоишь?
— Вроде стоит…
Эйвери разматывает косу с кулака. Глумливо улыбаясь, приподнимает мне подбородок омерзительно холодными, влажными пальцами. В неверном, колышущемся свете люмоса заглядывает в глаза.
— Готова!.. Зенки мутные, как у дохлой лягушки…
Он смеётся — тому, что безвольная кукла, несколько минут назад носившая имя Мэри Макдональд, пошатываясь, висит на руке Мальсибера.
— Я буду звать тебя Лори! — смеётся тот. — Знаешь, это не только имя. Есть такая порода полуобезьян, ленивцев. Ты сейчас «тормозишь», как они!
— А что, грязнокровке пойдёт немного побыть полуобезьяной... Все они — серединка-наполовинку, то ли люди, то ли нет.
Холодная рука грубо тискает грудь сквозь платье.
— Не на-адо! — голос, словно чужой, гласные расплываются, светлое пятно люмоса плывёт перед глазами.
— Иди сюда, Лори! — Мальсибер указывает жестом на широкий подоконник. В тёмный хрусталь окна тягучими волнами льётся беззвёздная ночь.
Я делаю шаг. Ноги подкашиваются. Не упасть! Только не упасть!!!
— Влазь! — те же холодные руки, бесцеремонно облапив зад, подсаживают меня на подоконник. — Встань во весь рост!.. Сними платье!
Дрожа от навалившегося напряжения и не понимая, зачем повинуюсь, я расстёгиваю маленькие красные пуговки. Одну за одной, одну за одной…
— Бросай сюда!
Скомканную байку Эйвери кладёт себе за пазуху. Не хватало ещё, чтобы Филч при ночном обходе обнаружил девчоночьи шмотки, раскиданные на полу…
— Теперь комбинацию! Да, да, Лори, хорошо, хорошо… И лифчик тоже.
— Скажи, чтобы косу распустила!
— Зачем?
— Чтобы как на шабаше…
— Трусики!!!
Белый клочок простого шелка, без кружев, летит к ногам Мальсибера.
— Мэтт, подбери и это!
— Фу! — морщась, Эйвери подцепляет невесомую деталь девичьего белья кончиком палочки и левитирует в карман к старшему мальчику:
— Ты её раздеть предлагал, значит, твой и трофей!..
Я уже не чувствую ни холода, ни стыда. Только грязь… Они вымазали меня липкой серой грязью! И где-то в темноте оглушённого сознания бьётся тонкой жилкой последняя мысль:
«За что?»
— Танцуй!!!
Три пары ладоней синхронно выхлопывают ритм. Джига лихорадочным пульсом отдаётся в висках. Я сбрасываю туфли, неловко колышусь на горячих, покрасневших пальцах ног…
— Танцуй, Лори!!!
— Брось, Эрни. Она сейчас упадёт.
— Ладно… Может, того… пообжимаемся? Девка-то — что надо, сам сказал — почти взрослая…
— Это с грязнокровкой-то? Да ну, себя не уважать. Я лучше придумал.
— Что?
— А вот, смотри. Формидо!!!
«Страх. Безотчётный, необъяснимый, а потому неукротимый страх, липким омерзительным животным завозившийся под диафрагмой… Смерть как страшно!!!»
— Лори, беги!!!
Я неуклюже срываюсь с подоконника, гулко шлёпнув по камню холодными ступнями, качусь по полу, больно ударяясь плечом, вскакиваю, опрометью несусь по коридору в спасительную темноту.
Вслед упоённо свистит Эйвери.
* * *
08.11. 1975. Хогвартс
— Кис-кис-кис!..
Ночной обход — неизбежная, досадная обязанность школьных сторожей с незапамятных времён...
Намотав на голову потрёпанный шерстяной шарф, зябко поёживаясь в накинутом на плечи коричневом пледе, загребает непослушными ногами по коридору сонный сторож Аргус Филч.
— Кис-кис-кис! Где ты, моя хорошая? Что, никого нет ни в Зале Побед, ни в библиотеке? Хорошо-хорошо, милая, вот сейчас ещё лестницу на второй этаж проверим и спать пойдём. Не шалят нынче ребятишки-то, видно, уморились за день… Поделом маленьким негодяям! Будь я у них учителем — втрое больше бы задавал, чтоб совсем некогда было баловаться-то!
С кошками сквибу всегда было проще, чем с людьми. Потому и имена им даёт человеческие, почтительные. Миссис Табби, мистер Джеркинс, Мисс Олден… Коты — они все понимают! Жаль только, живут недолго — только успеешь прикипеть душой… У сквибов век волшебников, генетика сказывается. И животные их уважают, слушаются. Вот только самому колдовать — никак…
— Кис-кис-кис!..
Шаркающие шаги растоптанных суконных тапок шелестят по лестнице. Чадит в руке фонарь в закопчённой медной оправе. Умиротворяющее бормочет под нос надтреснутый, от природы несильный, старушечий какой-то голосок… И здесь никого! Тихо, как в склепе…
— Ой!!!
Белая, словно светящаяся, тень скатывается прямо на сторожа сверху по ступеням. Девица!.. И вся, как есть — нагишом!!! Бывает же такое…
Она врывается в круг света. Обжигаясь о тёмную медную оправу фонаря и не замечая этого, бросается Филчу на шею... Стискивает в объятьях — крепко, словно хочет тут же и придушить. Хрипит почти беззвучно:
— Се-еверус… Спаси меня… Я люблю тебя... Люблю…
От неожиданности сторож роняет фонарь, с громким хлопком разлетающийся на ступенях, почти опрокидывается на спину, грузно садится в навалившейся холодной тьме прямо на пол. Машинально пытается прикрыть своим обтрёпанным пледом исступлённо выгибающееся в судороге бледное девичье тело, бьющееся у него на коленях.
— Зачаровали, скоты безрогие!.. Кто ж сподобился-то? Вот рожи бесстыжие!!! Погоди, милая, потерпи. Сейчас миссис Помфри позовём. Я за ней кошечку пошлю. Кис-кис-кис!..
* * *
09.11. 1975. Хогвартс
На обрезе мраморной раковины оплывает жёлтая восковая свеча. Дрожащая кисточка огня множится в зеркалах, заливая холодную душевую жёлтым, неверным светом. Черными насекомыми пучатся на пергаментной странице тиснёные буквы:
«Инфернал — суть тело мёртвое, искусством чародея-некроманта побуждаемое к подобию жизни, но остающееся при этом мёртвым телом. Душевные свойства персоны, что раньше жила в кадавре этом, не присутствуют в нём более, ибо отлетела душа. Инфернал не мыслит, не чувствует, не дышит и не питается, но покуда тлен не разрушил полностью плоти его, способен подчиниться воле чародея, что сотворил обряд Жизни без Жизни над усопшим.
Инфернал по виду бледен и хладен, носит следы тлена на лике своём и членах своих, глаза его мягки и белесы, аки бельма слепца. И нет блеска во взоре его, поскольку нет души во плоти его. Но служит он создавшему его чародею, повинуясь беспрекословно. Приказано украсть — украдёт, приказано умертвить — убьёт.