По смерти создателя своего долго ещё бродит инфернал неприкаянно в тех местах, где оставлен был, покуда время не обратит его во прах. Истребить же инфернала не всякому чародею под силу. Не чинят вреда ему ни сглазы, ни чары, не остановит его ни усекновение главы, ни окаменение ног. Лишь одно Пламя Адово изжигает его, да свет дневной пугает его»…
«Вот же, пакость какая! И какому сумасшедшему в голову пришло бы заиметь в качестве слуги полуразожившегося покойника? Домовых эльфов мало, что ли?»
Годелот, «Волхвование всех презлейшее». Копия, конечно! В нашем веке уже сделана... Печатный подлинник пятнадцатого столетия, насколько мне известно, чуть ли не на всю магическую Британию — один. Здесь, в школе, в Запретной секции библиотеки. Выдаётся только старшеклассникам по особому письменному распоряжению декана факультета, для реферативных работ по Защите от тёмных искусств. А кто попробует без спросу с полки вытащить, книга на него… так наорет! Оглушительным визгливым голосом, так что не только мадам Пинс — весь профессорский состав через три минуты набежит. Я как-то попробовал… Неделю потом под надзором Филча Большой Трапезный зал вручную драил вместо домового эльфа! Слава Мерлину, копии так орать не обучены…
«Интересно, насколько точно воспроизведено здесь содержание оригинала? А то знаем мы эти репринты!»
Высокий витраж отражает пламя свечи мириадами колючих холодных огоньков. Глаза слипаются! Но главу нынче надо дочитать — кто его знает, сколько ещё пробудет у меня эта редкая книга?
Завтра первой парой опять история магии. И я, похоже, сам буду на лекции смахивать на инфернала — вялый, зелёный и с тусклыми глазами, только что без трупных пятен на лице и членах моих… Вот как выйдет из потёртой классной доски бесплотный призрак-профессор, как начнёт заунывную речь о делах давно минувших дней, точно засну ко всем дракклам! Впрочем, Бинс не заметит. У него вечно полкласса на уроке дрыхнет, а ему хоть бы что!
Тяжёлая белая дверь душевой взвизгивает, отъезжая на скрипучих петлях. В тёмном проёме возникает невысокая фигура Мэтта Эйвери.
— Все читаешь, Сопливус?
— У меня, вообще-то, имя есть… Или мне звать тебя Эсхоули? Прозвище Засранец тебе пойдёт!
— Да погоди ты ругаться! Слушай! Тут такое дело… Мы с Зибером и Красавчиком Розье немного пошутили над одной дурой с Гриффиндора… Короче, если кто из учителей тебя спросит — с половины девятого мы все в гостиной торчали. А по отбою честно пошли на боковую.
«С Гриффиндора?! Мерлин Всемогущий, неужели они посмели обидеть — её?! Убью, зараза!»
Вскочив, я мгновенно наматываю на кулак ворот его мантии, рву на себя. Мы оказываемся нос к носу. Я слышу, как трещит ткань, как прерывисто дышит Эйвери, как колотится от страха его сердце. Вижу, как светлые остановившиеся глаза выкатываются из орбит.
— Над кем подшутили?!
— Т-тише, — сдавленно икает Мэттью, — отпусти… псих! Не бойся, с твоей рыжей Эванс всё в порядке. Подружку её подловили и пугнули слегка. Но если узнают, нам влетит. Баллов сорок сходу долой, если не пятьдесят. И родителей в известность поставят… А могут и даже исключить…
«Всего лишь — подружка…»
Я отпускаю его одежду. Мэтт шумно отдувается, распускает галстук, плюхается рядом на бортик ванной.
— Совсем ты очумел из-за неё, Снивеллус!..
— Не твоё дело… Эсхоули! И что я буду иметь, если солгу?
— Ну… Во-первых, нашу уважуху. Я лично в ухо заеду тому, кто ещё раз тебя Сопливусом обзовёт. А во-вторых… Хочешь мою метлу — насовсем? Все равно мне к лету другую подарят.
— Сдался мне твой «Чистомет» обтёрханный! Ты на нем третий год играешь.
— Тогда… Знаешь, тогда я тебя с одной компанией познакомлю. Ребята — во! Правда… Почти все немного старше нас. Там есть один джентльмен… Такому учит — закачаешься! Скоро у нас всё по-другому будет.
— У нас — это где?
— Ну… Во всей Англии — это уж точно!
— А по-другому — это как?
— Увидишь… Кстати, это ведь по его заказу «Волхвование» переиздали…
«Вот как? Стало быть, тёмный маг? Интересно».
— И с чего бы это взрослому джентльмену с вами, сопляками, возиться?
— Не веришь? Ну и не верь себе. А он клёвый. И знает много. Летает без метлы, в башку лазит, как к себе домой — мысли читать… Здешним преподам такое и не снилось!
Эйвери умолкает. В тугой тишине душевой гулко отбивает секунды холодными каплями подтекающий кран.
— Ладно. Договорились. С половины девятого ты в гостиной списывал у меня эссе по трансфигурации.
— Списыва-ал?
— Ну, да… Если признаться в маленьком грехе, то ложь будет больше похожа на правду.
— Голова ты все-таки, Сни… Северус! А по правде, дашь трансфигурацию содрать?..
— Мордред с тобой, дам.
— И вот ещё что. Поклянись честью, что все будет так, как мы уговорились.
— Ну, клянусь… Слова тебе моего мало?
— А я тоже клянусь, что вскоре у тебя будет наставник получше старика Слагхорна!
— Идёт! А теперь проваливай. Дай дочитать!
* * *
09.11.1975. Хогвартс
Сквозь темно-зелёную толщу озёрной воды в высокие окна льётся ослепительный осенний закат. Долгобородый Мерлин на портрете щурится, когда изжелта-зелёные блики попадают ему в глаза. Трещит камин. Уроки закончены. В такие часы даже в нашей чопорной серебряно-зелёной факультетской гостиной бывает хорошо.
Завтра суббота. В одиннадцать занятия хора, в половине второго тренировка на квиддичном поле, в три часа кружок игры в плюй-камни, в пять — шахматный клуб…
Я не хожу на хор, не играю в квиддичной команде, плюй-камни меня перестали интересовать ещё в третьем классе, несмотря на то, что двадцать восемь лет назад чемпионкой школы была Эйлин Принс, моя мать... Вот в шахматишки с кем-нибудь перекинуться можно. Тем более что клуб традиционно заседает у Макгонагалл, большой любительницы красивых партий, и в гриффиндорской башне есть шанс хотя бы издалека увидеть Лили…
В полированной малахитовой стене, совершенно глухой на вид, разверзается вертикальная трещина. Потайная дверь неслышно отъезжает в сторону, в проёме возникает грузная — просветы видны только по бокам от лысеющей головы — фигура нашего декана, Горацио Слагхорна.
— Эйвери, Мальсибер, Снейп! Возьмите, пожалуйста, свои палочки, приведите в порядок внешний вид и следуйте за мной!..
В кабинете директора, не в пример нашей гостиной, жарко натоплено. Дамблдор, заложив руки за спину, меряет аршинными шагами пространство, его фиолетовая мантия метёт длинными полами витиеватый узор на полу. В углу на резном насесте чистит перья алый феникс.
За столом на обитом рыжеватой саламандровой кожей высоком стуле — напряжённая, натянутая, как струна, профессор Макгонагалл.
Кратко поприветствовав присутствующих, Слагхорн велит нам стоять и внимательно слушать, а сам плюхается в колченогое кожаное кресло у стола и тут же начинает вдохновенно хрустеть кунжутными бисквитами из чайной корзины.
Посреди кабинета теребит синий галстучек маленький круглолицый первоклассник с длинными золотистыми кудрями. Равенкловский… Я даже не знаю, как его зовут.
У его ног метла. Только не та, на которой летают. Обыкновенное сорговое помело на длинной ореховой рукоятке — из тех, что Филч выдаёт провинившимся ученикам для ручной уборки школьных помещений…
— Не соизволите ли повторить свой рассказ, Рой? — вкрадчиво просит директор.
Первоклассник поднимает на Дамблдора ослепительно-голубой взгляд. Явно любуясь собой, поправляет крохотной ручкой кудрявый чубчик.
— Ну, значит, это… Профессор Флитвик наказал меня за надпись на заборе… А за что наказал? Я ведь там чистую правду написал! «Рой Локхарт — звезда Равенкло»… Вы же сами говорили, что я талантливый и далеко пойду…
Мальсибер прыскает в кулак. Эйвери сдавленно хихикает. У стола, развалившись в кресле, сияет Слагхорн. Даже у директора святая непосредственность малыша вызывает улыбку. И только Макгонагалл упрямо поджимает губы и укоризненно качает головой: