— В пророчестве, которое я вам передал, речь идёт только о мальчишке. О матери его — только то, что она родила его на исходе июля…
— Да, мой юный друг. Только о мальчишке. Но вряд ли родители откажутся его защитить, верно ведь? Придётся драться, чтобы добраться до парня — так я думаю...
— Мне безразлична судьба его отца, милорд. Он никогда не был в моих глазах достойным человеком. Но… женщина. Могли бы вы её пощадить?
— Значит, ты все ещё надеешься заполучить свою магглорожденную королеву, Северус?
— Да, милорд.
Повинуясь безотчётному порыву, я делаю то, чего не делал ещё ни разу. Я опускаюсь у ног Лорда на колени.
— Повелитель, Лили Эванс…
— Лили Поттер, Северус!
— Лили не представляет для вас никакой угрозы. Она всего лишь женщина, которая вышла замуж за не того человека и родила не то дитя, что были предназначены ей судьбой. Она ошиблась — в юности это бывает. Отчасти я и сам в этом виноват — в своё время я её обидел и отвратил от себя. Но я люблю её по-прежнему и хочу, чтобы она жила. Располагайте мной как угодно, но оставьте её в живых… пожалуйста!
— Как много слов, Северус! Пожалуй, я от тебя за весь минувший год столько не слышал… Что же, если для тебя это так важно, я обещаю. Я не трону твою грязнокровку, если уж она так тебе нужна!.. Но сын её должен умереть. Это ты понимаешь?
— Да, милорд.
— Встань. Тебе не идёт пресмыкаться — ты не Гойл и не Эйвери. Прикажи подать мне дорожную мантию. Пора… И не следуй за мной. Это — приказ…
…Я прихожу в себя от боли — щербатая ступень давит в спину. Лили лежит на моей груди совершенно холодная. Тонкая рука, схваченная узкой манжетой, уже начала коченеть, под запавшими открытыми глазами обозначились жёсткие синие тени…
— Мертва!..
Я не произношу вслух этого страшного слова. Оно само, помимо моей воли, набатом гремит в висках. Беззвучные слезы душат.
Ребёнок больше не плачет. Он беспокойно переступает босыми ножонками в своём лёгком манежике, застеленном красным клетчатым одеяльцем, таращит огромные круглые зелёные глазёнки. На лбу — запёкшаяся кровь.
Я встаю, пошатываясь. Осторожно шагаю к манежу, кладу Лили на пол, почти там же, где несколько минут назад — или часов? — взял её на руки. Опускаюсь рядом. Без сил, без мыслей, без надежд…
Дождь кончился. В окна льётся пронизывающий холод. Но мне все равно. Дрожь пройдёт через несколько минут. И мне уже не будет больно.
Как ей…
Рука нащупывает в кармане брюк складной перочинный нож. На счастье, я не забыл его в доме Лестрейнджей, как мне казалось. Срывая пуговицы манжеты, обнажаю левую руку.
Чёрная метка потускнела. Ощеренная змея, спутанным корабельным канатом свисающая изо рта мёртвой человеческой головы, выглядит задушенной. Значит, правда, что Тёмного Лорда больше нет?
Широким взмахом я вскрываю внутреннюю локтевую вену — вдоль. Боли почти нет. Тёмная кровь широкой струёй заливает татуировку, поит мёртвую змею, стекает на грудь Лили. Теперь то же самое с правой рукой. Полчаса, не больше — и мы снова будем вместе, любовь моя…
Но я не хочу ждать даже эти полчаса. Вдруг я просто лишусь чувств, а кровь успеет свернуться?
Приподняв негнущуюся, как у фарфоровой куклы, руку Лили, нахожу в кармане мантии маленький синий флакон. Выкручиваю пробку. Лёгкий зелёный дымок поднимается над узеньким горлом склянки. Вредоносный состав, Noxious Potion — жестокий яд... Мой маленький секрет, который я берег на случай ареста.
— Я иду к тебе, Лили!..
Я ложусь на пол и крепко обнимаю её окровавленной рукой. Прижимаюсь щекой к огненному золоту волос и отпускаю угасающее сознание, не успев услышать осторожных, тяжёлых шагов этажом ниже...
Потом тугая, перепончатая тишина взрывается густым баритоном, произносящим нараспев:
— Санандум! Эпискей!.. Реннервейт!
В губы мне тычется холодный металл. Горлышко фляги?.. Я чувствую, как чьи-то жёсткие сухие руки отрывают меня от Лили, приподнимают мою голову, силой вливают в рот обжигающе-терпкую жидкость. Противоядие?.. Я глотаю горький напиток вопреки желанию. В гулкой пустой голове колышется абсурдная мысль:
«Надо будет потом узнать состав».
У меня уже не должно быть никакого «потом»!!! Но в уши назойливо лезут звуки жизни.
То, чего я менее всего могу желать в эти минуты.
Снова плач ребёнка, свист ветра в перекошенной выбитой раме, грохот мотоциклетного мотора за окном…
— Отпустите… меня!
— Нет, — спокойно бубнит прямо над моим ухом директор школы Хогвартс Альбус Дамблдор. — Лежи! Ты ещё не исполнил того, что мне обещал — тогда, на холме! «Все что угодно…» Сейчас мне угодно, чтобы ты жил. Пей! А теперь — спи! Спи!..
И милосердное забытьё снова повергает меня в темноту.
Часть 6
19.07.1996. Элишадер
…Мне тридцать шесть. После сообщений о возрождении Тёмного лорда Джеральд предлагает перевести Натали в Ильверморни: там, за океаном, она будет в полной безопасности, если в магическом обществе Британии что-нибудь снова пойдёт не так. Он настойчив, и в его словах есть резон, поэтому я одобряю переезд девочки к отцу в Америку.
И всё же я даю своё согласие скрепя сердце, ведь теперь я остаюсь совершенно одна. Я не только не смогу видеть свою дочь так часто, как раньше, но ещё — и в этом мне приходится себе признаться — я потеряю единственный объяснимый и удобный предлог бывать в Хогвартсе и сталкиваться, пусть и случайно, с Северусом.
Больше не будет наших мимолётных встреч, моих тёплых приветственных слов и его напряжённого молчания в ответ, а ещё долгих, с перебиранием мельчайших деталей и нюансов, последующих переживаний.
Мне тошно. Я ничем не могу себя занять, а до конца отпуска и возвращения к работе, которая позволит забыться, остаётся ещё полторы недели. Этого времени внутренним демонам с лихвой хватит, чтобы свести меня с ума бесплодными метаниями и никчёмной рефлексией.
Поэтому я приезжаю навестить бабушку, чтобы рядом с ней снова набраться сил. Особенно теперь, когда мне очень нужна поддержка близкого и мудрого человека.
В этот раз мы с ней в доме одни: дед отправился в Эдинбург навестить семью брата. Бабушка видит моё удручённое состояние, но тактично не задаёт вопросов. И я признательна ей за такую деликатность. По вечерам мы с ней подолгу беседуем. Она садится в высокое кресло у камина, надевает очки, берёт в руки вязание, а я устраиваюсь на потёртой скамеечке у её ног и впитываю неторопливые или забавные рассказы о причудах соседей, о её сыне и дочери, о моих собственных детских годах и нелепых поступках.
Мы смеёмся, вспоминая случай с чашкой, когда впервые столь явно произошёл стихийный выброс моей магии. Мы говорим с ней о тысяче вещей, но бабушка ничего не рассказывает о своей юности, и это кажется странным. Хотя мне очень хочется представить, какой она была, когда познакомилась с дедом, что чувствовала к нему, чем примечательна история их любви.
Однажды я не выдерживаю и задаю ей этот вопрос. Вместо ответа бабушка с кряхтением поднимается со своего места, уходит в спальню и вскоре возвращается оттуда, неся в руках колдографию, которую молча протягивает мне.
На снимке, чёрно-белом, выцветшем от времени, двое. Красивый худощавый юноша с вьющимися тёмными волосами и девушка с милым, открытым лицом и смеющимися глазами, одетая в старомодное платье. Она смущённо улыбается, теребит толстую косу и всё порывается повернуть голову, чтобы увидеть своего спутника, который стоит за её спиной. Взгляд юноши, напротив, очень серьёзен и даже подавлен, словно он знает нечто такое, о чём никто не должен догадаться раньше времени.
— Мы тогда гуляли по Косому переулку… — слышу я её приглушённый голос. — Я вырвалась из-под опеки родных, чтобы побыть с ним вместе два дня. Сказала, что приглашена подружкой невесты на свадьбу одноклассницы. А сама всё заранее спланировала… Специально затащила его в ателье, где один старый чудак мастерски делал колдографии.
Я удивлена её словами, но стараюсь не показать вида, чтобы не спугнуть наметившейся откровенности.