Она стоит в тесном помещении тысячелетнего храмового комплекса, построенного из красно-оранжевых кирпичей, непостижимым образом скреплённых друг с другом: зазор между ними тоньше волоса. Словно неведомый великан слепил из песка игрушку и изо всей силы сжал её в своих исполинских ладонях, спрессовывая навек и не позволяя ей рассыпаться.
После слепящего солнца, бьющего с безоблачного вьетнамского неба, полумрак молитвенной комнаты кажется густыми сумерками. Каменный пол отполирован до идеальной гладкости и блеска голыми ступнями многих поколений мужчин и женщин, приходивших сюда со своими заветными просьбами к милосердной принцессе Пошану и приносивших ей свои скромные дары.
Стены украшены живыми цветами. На полу лежит дорожка из циновки. Воздух плотен и густо насыщен ароматами, от которых ломит затылок и начинает ныть в висках.
На небольшом алтаре стоит белый фарфоровый чайник с несколькими чашками и узорчатый стакан с тонкими палочками благовоний. Рядом дешёвая маггловская зажигалка.
Мэри запрокидывает голову. Она хочет посмотреть на потолок и сделать так, чтобы слёзы вкатились обратно. Это от яркого света на улице, убеждает она себя. Это от того, что её северные глаза не привыкли к здешнему злому солнцу.
Но потолка нет. Есть только темнота, гнездящаяся в пустоте и уходящая куда-то вверх. И вдруг внутри себя Мэри слышит слова: «Ты в храме. Здесь нельзя лгать. Говори, что хотела, или уходи».
Она вздрагивает. Дрожащими руками берет благовония и зажигалку, но медлит, не решаясь высечь искру.
Странный голос, поселившийся у неё в груди, нетерпеливо и властно повторяет: «Говори — или уходи».
И тогда она решается. Её губы разлепляются, и в ломкой тишине храма раздаётся сбивающийся шёпот: «Я прошу ещё об одной встрече с ним».
Самое важное сказано. Но откуда-то из глубины сердца против воли рвутся слова: «Прошу, пусть в этот раз он не сможет или не захочет меня оттолкнуть!»
Мэри чиркает зажигалкой — вторгаться со своей магией в чужое место силы и зажигать огонь привычным способом она не решается. Втыкает зажжённую палочку благовоний в ёмкость с песком. Вверх острой струйкой плывёт сладкий дым с запахом опиума. Пламени нет. Видно только тонкое оранжевое кольцо и увеличивающийся слой серого пепла над ним.
Мэри оставляет местные маггловские деньги в корзинке для пожертвований и пятится к выходу, не понимая, хорошо или плохо то, что она только что совершила…
* * *
02.05.1998. Госпиталь св. Мунго
— Ш-ш-ш… Никто никуда не падает, — спокойный голос Остина привёл её в чувство. Реаниматолог придерживал её за талию и прижимал лицо Мэри к своей груди. — Мы не договаривались, что придётся откачивать ещё и тебя. Особый пациент? — интонация, с которой он это произнёс, не оставила сомнений: Руперт прекрасно понял причину, из-за которой Мэри едва не потеряла сознание.
«В этот раз он не сможет или не захочет меня оттолкнуть!.. Не сможет».
Она посмотрела на кровать, где в неестественной, напряжённой позе застыл полуподвешенный левитирующим заклинанием Северус, и обессиленно кивнула. Отнекиваться нет смысла. Врачи не реагируют на больных так, как это только что сделала она.
Значит, это правда. Она не грезит, и всё наяву. В этой новой, страшной реальности всего за несколько мгновений она успела прожить целую жизнь и состариться.
Руперт Остин поднёс ей серебряный фиал. На губах остался холодный привкус металла и горечь пустырника с лунной полынью… Самое простое, но неизменно действенное успокоительное зелье.
Чуть пригубив, она отстранила чашу.
— Нет, Руперт. Я спокойна. Не волнуйся, в обморок уже не грохнусь. Мне бы сейчас другого… Наоборот.
— В смысле?..
— Ты угадал, особый пациент. И — особый яд. Я кажется, знаю, что с этим можно сделать, но мне не хотелось бы через шесть часов закончить смену и передать нашего подопечного другому дежурному колдотоксикологу. Знаешь, иногда самой проще сделать, что нужно, чем объяснять, что к чему даже очень сведущему и опытному коллеге. Дай мне что-нибудь, чтобы я отстояла две смены подряд, не теряя работоспособности. Я знаю, у тебя есть.
— «Шизу»?.. Нет, ты определённо с ума сошла!!!
— Мать говорила, в войну её даже бойцам в аврорате давали, чтобы народ по трое суток оставался на ногах и готовым к бою.
— Так то — в войну… Тогда людей беречь не принято.
— Мне предстоит настоящий бой, Руперт. И мне нужен бустер работоспособности. О последствиях я в курсе, не больна, не беременна, две недели не брала в рот спиртного и в ближайшее время не планирую интимных встреч. Если пойдёт побочка, сумею принять меры… И, главное, никому ничего не скажу. Ты можешь мне доверять.
— Не больна, говоришь? Я бы усомнился, если «шизы» просишь. Ладно, есть у меня немного — на случай обстоятельств вроде нынешних. Но это я для себя берег, если честно. Мерлин с тобой, пей. Без тебя мы этого «особенного» не вытащим…
…Есть такое растение — эфедра. Её стихиальная система — огонь, среда горячая и сухая. Аура растения от светло-жёлтой до оранжевой. Антагонист всем «холодным» состояниям — от простудных болезней до хондропластической онкологии. К счастью, маги крайне редко подвержены этим напастям… В традиционной алхимической системе «дневная» трава, солярный тип. Характер: ярость, упорство. Считается, что волшебник, принявший зелье на основе эфедры, собранной в полдень на южном склоне холма, способен три дня шагать по горам. Без ночного отдыха и привала на обед. И ещё может по пути пару драконов сразить, а добравшись до дачи любимой тёти, забор вручную покрасить по всему периметру. А пока не закончит дела насущные — не уснуть ему будет…
Но действующее начало этой травы — сложный психоактивный яд. Симпатомиметик, вазоконстриктор, вызывающий привыкание по типу психзависимости уже на третьем применении. Если злоупотребить, зелье за месяц сделает из человека глистозавра с вечно горящими глазками и неадекватной реакцией на внешние раздражители. Эмоции станут плоскими, односторонними, как характеры в пьесе плохого драматурга. А тело будет хотеть отравы ещё и ещё… До бесконечности, до сумасшествия, до тяжкого угара, в котором быстро и неотвратимо истлеет жизнь.
Экстракт эфедры, вытяжка таурина из волчьей крови или паренхимы печени, настой лимонника, эссенция водяного перца… Что там ещё? Молодой мёд, кажется, — в качестве блокатора галлюцинаций? Многокомпонентная, комплексная рецептура. Кто знает — хранит в секрете. Приготавливая чудесное средство, известное среди специалистов под малопочтенным прозвищем «шиза» (кстати, от слова «schisandra» — лимонник), рискуешь не только репутацией целителя, зельевара и волшебника, но и берёшь на себя ответственность за жизнь того, кому протянул стакан с ключевой водой, только что без следа растворившей от 60 до 100 опаловых капель…
Она готова в первый и в последний раз в жизни рискнуть и принять это страшное, сильное средство. Только бы выдержать необходимый срок у постели отвергнувшего её когда-то человека. Чтобы на волне раскрепощённой памяти ворваться в его спутанное сознание, поддержать, позвать, убедить в необходимости вернуться. И повести за собой обратно в жизнь…
Действие зелья в первые секунды после применения было сравнимо с резким ударом по затылку, отчего перехватывало дыхание и темнело в глазах. Потом неприятные ощущения усиливались, быстро переходя в стадию, когда волосы на голове будто скручивало в тугой жгут, попутно натягивая кожу на лице до состояния маски. Спустя тридцать-сорок секунд все последствия исчезали, мысли прояснялись, а пребывавший в напряжении организм восполнял энергию и получал короткую передышку от стресса.
Лысый, как бильярдный шар, балагур и циник Хантер утверждал, что при отсутствии волос «шиза» открывала на его голом затылке дополнительный глаз. Он говорил, что это очень удобно, поскольку можно было видеть всё, что происходит за спиной.
Когда снадобье подействовало, Мэри почувствовала, как мозг начал проясняться, а парализующий ужас стал постепенно отступать. Он растёкся густыми чернилами где-то на периферии сознания, но не ушёл совсем, а затаился, как голодный зверь в зарослях, готовый в любой момент атаковать.