Тогда Корделия подошла ко мне совсем близко. Выше она была ненамного, но в латах, а оттого внушала больше робости, чем прежде. Но менее прекрасной она не стала.
— Карман, я разместилась в своей прежней светлице. Мне бы хотелось, чтобы ты меня навестил сегодня после ужина.
Я поклонился:
— Миледи желает историю и комическое представление перед сном, дабы проветрить голову после всех сегодняшних бедствий?
— Нет, дурак. Корделия, королева Франции, Британии, Бельгии и Испании желает иметь тебя, пока твои ятые бубенцы не осипнут.
— Прошу прощенья? — переспросил я в немалом замешательстве. Но тут она меня поцеловала. Вторично. С большим чувством. А потом оттолкнула.
— Я вторглась ради тебя в эту страну, безмозглый. Я с самого детства тебя любила. И теперь вернулась за тобой — ну и сестрам отомстить, конечно, но главным образом — за тобой. Я знала, что ты будешь меня ждать.
— Как? Откуда?
— Много месяцев назад ко мне в парижский дворец явился призрак. Перепугала Пижона до истечения беарнских соусов. С тех пор и подсказывала стратегию.
Ладно, хватит уже о призраках, подумал я. Пускай покоится в мире. И я снова поклонился.
— К твоим, язви тебя, услугам, любимая. Твой покорный шут к твоим услугам.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Явление двадцать пятое
Будет король дурак
Увы и ах — ваш покорный шут ныне король Франции. Ну, вообще-то Франции, Британии, Нормандии, Бельгии, Бретани и Испании. Может, и чего-нибудь еще — я не видел Корделию после завтрака. Ежели предоставить ее саму себе, она может быть чума чумой, но империя у нее содержится исправно, а я ее, конечно, обожаю. (Так у нас всегда было.)
Доброму Кенту вернули земли и титул, а еще назначили герцогом Корнуоллским, присовокупив к назначенью соответствующие земли и недвижимость. Черная борода и импозантность, подаренные ведьмами, у него остались, к тому же он, похоже, сам себя убедил, что он моложе и полнее сил, нежели подобает бремени лет у него на плечах.
Олбани сохранил за собой титул и земли и подписал присягу на верность Корделии и мне. Полагаю, он не станет ее нарушать. Честный парняга, хоть и незатейливый, без Гонерильиной пилежки так и будет идти по жизни стезей добродетели.
Курану мы даровали титул герцога Бакингемского, и он в наше отсутствие на островах служит регентом Британии. Эдгар унаследовал титул графа Глостерского и вернулся домой, где похоронил отца в стенах замкового храма, выстроенного в честь множества разных богов. Завел свою семью и, вне всяких сомнений, нарожает кучу сыновей, которые вырастут и предадут его. Ну, или станут остолопами по образу и подобию отца своего.
Мы с Корделией живем в разных дворцах по всей империи, путешествуем с неприлично роскошной свитой, в которую входят Кутырь и Пискля, а также Язва Мэри и прочая верная челядь из Белой башни. У меня анафемски громадный трон, с которого я вершу свой суд. Харчок сидит сбоку — ему дали титул королевского министра ипсации, — а по другую руку от меня — моя обезьянка Пижон. Мы выслушиваем жалобы и тяжбы крестьян и купцов, и я выношу приговоры, суждения и вердикты. Было время, когда я поручил это Пижону, пока сам ходил обедать с королевой: вручил ему табличку с разными наказаниями, на которые он мог показывать пальцем, однако пришлось прекратить. Я как-то раз вернулся после затянувшегося радения с Корделией и обнаружил, что этот циничный примат велел повесить всю деревню Бовуа за несоблюдения санитарных норм производства сыра. (Вышло, да, неловко, но французы такое понимают. Они очень серьезно относятся к сыру.) А по большей части правосудие отправляется посредством легкого вербального унижения, обзывательства и преднамеренного сарказма. Как выяснилось, это мне удается превосходно, посему меня считают мудрым и справедливым правителем, и народ меня очень любит. Даже, блядь, французы.
Сейчас мы у себя в Гасконском дворце, где-то возле северной Испании. Тут мило, но очень сухо. Я только что так и сказал гадоедской королеве Пижону (они с королевой Бургундской у нас гостят):
— Тут мило, Пижон, но очень уж сухо, твою мать. Я англичанин, мне сырость потребна. Такое чувство, что вот мы беседуем, а я меж тем весь пересыхаю и трескаюсь.