– Сегодня годовщина маминой смерти, – вдруг сказала она.
Сердце Васятки дрогнуло. Смерть мамы – это всегда ужасно, сколько бы лет тебе ни было. Как хорошо, что его мама жива.
– Она умерла очень давно, – всхлипнув, продолжила девушка, – и я почти не знала ее, но в этот день я всегда чувствую себя словно в черной дыре – совсем одна в темноте неизвестности. Вот, – она отодвинула прядь черных волос, обнажая хорошенькое маленькое ухо с сережкой. Янтарь в серебре. – Это все, что у меня от нее осталось. Они необыкновенные, сделаны на заказ, ни у кого на свете таких больше нет.
– Очень красивые, – заметил Васятка. И горько подумал, а что же достанется ему после мамы, кроме квартиры, газет и вещей. Найдется ли что-то особенное, отличное от всего, что есть у нее и больше ни у кого быть не может? То, что он будет хранить, как эта милая девушка? Ему стало очень грустно. Стало очень жаль эту девушку, себя и маму. Он вздохнул.
– Заберите у меня, что хотите. Заберите, прошу, только не мучьтесь.
Она вдруг расправилась, раскрылась и повернулась к нему. Глаза у нее были под цвет янтаря – желтые, ясные, и смотрели по-звериному честно.
– Что хочу? – спросила она.
Васятка кивнул.
– Хорошо, – сказала она, словно нечаянно улыбнувшись.
Стало светло, мир зазвенел, задрожал, стал ярким, пропитанный сладким запахом нежной сирени. Словно до этого он смотрел на него через мутное толстое стекло, а теперь, наконец, распахнул окно, впуская в комнату и в себя настоящее и живое.
– Ася, – сказала она, протягивая влажную от слез ладошку.
– Вася, – отвечая на рукопожатие, сказал Васятка, и они рассмеялись.
– Я познакомился с девушкой, – сказал Васятка, и зачем-то добавил: – Мы просто друзья.
Мать быстро глянула на него и тут же вернулась к посуде.
– Она не любит тебя.
Васятка пропустил ее реплику мимо ушей.
– Ася пока поживет у нас, у нее проблемы в общаге. Я отдам ей свою комнату, сам посплю в зале, а…
– Она не любит тебя! – мать бросила тарелку в мыльную воду. Пена брызнула на чистую посуду, на плитку, на фартук. – Она не любит тебя.
– Мам, да Ася хорошая, вот увидишь…
– Не хочу ничего слышать.
– Она тебе понравится…
– Замолчи!
Крик зазвенел у Васятки в ушах. Он отложил ложку в сторону и испуганно заморгал. Мать постояла, безвольно опустив руки, опустив голову, потом достала тарелку из раковины и принялась снова ее намыливать.
– Васятка, ты взрослый мальчик. Квартира наполовину твоя – приводи кого хочешь. Только ты бы выяснил для начала, кто же она такая. А то доверчивый больно. Лапши тебе на уши понавешает кто ни попадя, а ты всему веришь. Да, а еще скажи этой своей, как там ее… Асе, после одиннадцати соблюдать тишину. А то участковому позвоню, ясно?
Васятка оторопел. Мать говорила спокойно, пожалуй, слишком спокойно, ровным безжизненным тоном, механически, четко выговаривая каждое слово. Но у него все заколотилось внутри от неясной тревоги и невесть откуда взявшейся обиды за себя и за Асю.
– Мам, ну перестань, а?
– Не затыкай мне рот, – холодно сказала она, и продолжила с тем же безэмоциональным спокойствием: – Кстати, с утра тоже потише, мне на работу к десяти, так что смело буду вставать в девять, раз завтраки тебе теперь будет готовить эта… Ася. Видишь, во всем есть плюсы, а то я думала до старости буду за тобой как за маленьким ходить.
– Да спи ты до скольки хочешь! – внезапно вспылил Васятка. – Кто тебе не дает? Кто тебя просит вставать ни свет, ни заря, прыгать передо мной, как служанка, будто я сам себе завтрак разогреть не могу!
– А ты можешь? – едко спросила она. – Ты ни-че-го без меня не можешь! Ты беспомощный, как и твой папаня, тоже только и знал, что принеси ему да подай.
– Отца не трогай! – повысив голос, сказал Васятка. От отца в его памяти остался только светлый неясный образ, образ теплый, любимый, а за что – уже и не вспомнить. Он умер, когда Васятке было пять лет, и мать почти ничего не говорила о нем.
Она резко развернулась, подскочила, выкатила глаза – блеклые, с красными прожилками вокруг радужки, зашипела:
– Ты чего орешь, дурак, на мать голос повышаешь? Что соседи подумают? Совести у тебя нет. На свою девку будешь кричать, вон там где-нибудь, – она махнула рукой на окно, – подальше отсюда. – Она ненадолго замолчала, губы у нее задрожали. – Свинья ты неблагодарная.
Васятка опомнился, испугался, крепко обхватил мать за плечи, прижал к себе.
– Ты самая лучшая, – зашептал он ей на ухо, – лучше всех в мире. И никого другого такого у меня нет и не будет. Только не плачь, хорошо?