— Нет. Я не буду никого убивать ради своей или чьей-то жизни. Убийство никогда не выход, мне мама говорила.
— Мама говорила ему то, мама говорила ему это. Как насчет того, что она сама убила бы за тех, кого она любит?
Я качаю головой. У меня есть несколько, как называет их учительница, глубоких убеждений. Одно из них: уступать место бледным людям в транспорте, потому что они могут болеть. Второе: клубничная газировка лучше, чем виноградная. И третье: жизнь, это драгоценность, и ее нельзя отбирать. И если первые два убеждения стоят впереди, то только потому, что в жизни чаще мне пригождались. А это стало нужным в первый раз.
— Я никогда никого не убью. Я люблю людей. Они мне нравятся. И мне нравится, что они живы.
— Даже ради своего отца?
— Это так не работает. Нельзя забрать чью-то жизнь и передать ее папе. Я не буду жестоким ни ради него, ни ради себя.
— Какой ты скучный!
Он нажимает пальцем мне на нос, как однажды Ниса нажала на свой.
— Я так хотел посмотреть, как ты разрываешь чье-то сердце, не буквально, конечно! Это было бы самое чудесное и самое ужасное зрелище одновременно! Что ж, ты не предатель, тогда кто же ты?
Он отталкивает меня, и я лечу вниз, и это даже приятно, потому здесь нет дна, и я никогда не упаду. Я раскидываю руки, и мне кажется, что еще немного, и я пойму, как это — парить среди звезд. В груди пусто и холодно, и все тело словно ничего не весит. Мой полет прекращается так же резко, как и начался, даже уши закладывает.
Он снова оказывается передо мной. Я вишу вниз головой, а он стоит, и мы почти соприкасаемся носами.
— Я все придумал. Здорово, правда? Марциан, если ты не хочешь убивать других, а я вижу, что не хочешь и не буду упорствовать, убей себя!
— Что? — спрашиваю я и падаю вниз головой дальше, в пустоту всех пустот. Его голос (наш) несется мне вслед.
— Я верю во множество вещей, особенно, как ты мог заметить, в гороскопы. Но превыше всего я ставлю закон сохранения энергии! Ты отправишься сюда, на небо, вместо твоего отца.
Наконец, мое падение заканчивается, я снова приземляюсь на невидимую поверхность, но не встаю. Я думаю. Мысль о том, чтобы убить себя самого не вызывает во мне такой оторопи. Жизнь, это драгоценность, но свою собственную можно выбросить в море, и в этом не будет зла, хотя будет грусть. Надо мной, высоко-высоко, горит созвездие моего отца. Наверное, лучше так: свою драгоценность можно подарить.
— Снова станешь единым целым со мной. Больше никакого сознания, Марциан.
— А мое тело? — спрашиваю я.
— Ты беспокоишься о своей кровоядной подруге? Твое тело останется в порядке. В любом случае, тебя это уже волновать не будет.
— А мой папа?
— Какой ты хваткий мальчик! Ты своего не упустишь, Марциан. Твой папа вернется в твое тело. Ты будешь достойным правителем, потому что будешь им.
Я смотрю на него. Он в возбуждении ходит по пустоте, на меня не смотрит.
— Мне нужно подумать, — говорю я. — Совсем немножко.
— Ты не пришел сюда для того, чтобы думать! Действуй!
Впрочем, я знаю, что по-настоящему он не злится, потому что говорит со мной лишь одним голосом. Я сжимаю виски, как когда у меня болит голова, хотя здесь она спокойна. Пульсация звезд надо мной кажется мне отсчитывающей время, как ход часов.
Я думаю: вот, я умру здесь, а папа будет жить. То есть, я даже не умру, а просто останусь там, откуда все мы приходим однажды и уходим туда тоже однажды. Но я сделаю то, что должен был сделать. Мои друзья и мама будут грустить, и я не увижу папу, как хотел. Зато у Офеллы, и еще многих других, будет будущее.
Папа оставит после себя намного больше, чем я бы смог. А после меня все равно ничего не осталось бы, потому что я дурак.
Я хочу сделать хорошее и важное дело, спасти своего папу и всех, кому он может помочь. И умирать будет не страшно, потому что я буду знать, зачем. И не больно. Я никуда не исчезну, а просто стану частью этого огромного и красивого места.
Конечно, я пытаюсь обмануть себя. Мне страшно не существовать или существовать не тем, кем я был двадцать один год. Мне страшно раствориться в этом огромном, бесконечном пространстве, стать звездой среди звезд и больше никогда не пить клубничную газировку, и не читать книжку на берегу моря.
Я хочу к маме, хочу в Анцио, хочу увидеть моих друзей, ведь они столько для меня сделали.
Но я пришел сюда, и еще больше я хочу быть сильным, благородным и смелым. Не должен быть, а хочу. Я мог бы уйти ни с чем и сказать, что мой бог не дал мне шанса. Я могу жить дальше, могу даже забыть о том, что мог спасти папу и не спас. Потому что это тяжело — отдать свою жизнь за чью-то, и очень страшно, и никто не осудил бы меня.
Но я хочу быть сильным, я хочу оставить после себя что-то важное, пусть даже никто об этом не узнает. Я не хочу исчезнуть дураком, я хочу исчезнуть дураком, который спас своего папу.
И исчезну. Я поднимаюсь на ноги, чувствую себя необычайно сильным, каким прежде никогда не был. Я стану сосудом для папы. Я стану им, он станет мной. Однажды папа дал мне жизнь, а теперь я дам жизнь ему.
— Ты все равно сделан из звездной пыли, Марциан, как и все в вашей крохотной, смертной Вселенной.
А я качаю головой. Мне не страшно и не нужны утешения. И состою я не из пыли, а из решимости (хотя на самом деле из пыли, а решимость — вообще не материал).
— Ты готов, Марциан? — спрашивает мой бог. — Ты за смертью шел сюда все это время?
Я говорю:
— Нет, я шел, чтобы спасти моего отца.
И у меня все получилось.
— Протяни руку, Марциан. Коснись звезды, и все закончится.
Я думаю, что звезда от меня далеко-далеко, но стрела папиных звезд оказывается очень близко, так что от ее сияния больно глазам, оно проникает в голову, и от него снова становится страшно.
Но папа говорил: страх сопровождает человека всю жизнь, остается действовать несмотря на него.
Я буду действовать, несмотря на страх. Меня утешает то, что все закончится от моего прикосновения к сущности папы, вроде как родной человек, мой отец, рядом.
А если покопаться в самой глубине моих мыслей, наверное, меня и вообще утешает, что все закончится. Каждый из нас немножко хочет посмотреть, что будет дальше. Меня ведет не отчаяние, а любопытство и радость от того, что я умру не напрасно.
Огромное сознание моего бога разбито на куски, и я вернусь на свое место, как часть головоломки. Это не делает смерть менее страшной, но делает ее более правильной.
Я медленно тянусь к звезде, и он не торопит меня, знает, что я сделаю это. Он ведь это и есть я. Наконец, я касаюсь звезды, она острая и твердая, и я ожидаю боли, но боль не приходит, только пустота в груди растет.
Я хочу подумать о маме, папе, сестре, Нисе, Офелле и Юстиниане, и о моей учительнице, обо всех, кто мне дорог. Но успеваю подумать только о том, что я теперь не дурак. И не я.
А потом все растворяется в неудержимой белизне абсолютного света.
Глава 13
Я весь мокрый, и мне холодно, как никогда еще не было. Я открываю глаза и вижу ночное небо, оно снова очень далекое. Звенит ручей, и его говор еще мелодичнее, чем раньше. Я не сразу понимаю, что это потому, что я лежу посередине ручья, в самом его центре, и вода обходит меня. Голове неудобно, камни острые и впиваются в кожу с жадностью, как зубы Нисы.
Я ощупываю себя, ощущаю себя. Я это я, по крайней мере, мне так кажется. Может быть, раствориться среди звезд в сознании моего бога, значит, что тебе вечно будут сниться сны, похожие на твою прошлую жизнь? Вряд ли.
Я щипаю себя, хотя это делать без надобности, и так больно от камней. Я не сплю, я жив.
Когда я сажусь, а сил подняться сразу у меня не хватает, я слышу приглушенные голоса. Мои друзья зовут меня, но до ручья долетает лишь мое имя. Ручей обтекает меня, занятой и громкий, и снова сливается в единый поток у моих ног.
Я смотрю на свое изменчивое отражение в текущей воде и ничего не понимаю. Где я?