— Вали отсюда, дядя. Не имеешь права камеру требовать. Это моя частная собственность, а она у нас Конституцией охраняется.
— Нужна мне твоя камера, — прошипел мужик. — Ты пленку гони.
А сам башкой своей бритой крутит, по сторонам оглядывается. Я понимаю: «Свисток мой сработал».
— Пленку тем более не отдам тебе, дядя. Она не частная, а общественная. Принадлежит нашей школе. А я, между прочим, ее официальный фотокорреспондент.
Тут Круглый вышел из ступора и добавляет:
— А у нашей школы, между прочим, все руководство Московской мэрии в спонсорах.
Услыхав такое, мужик исторг стон раненого бегемота. И уже куда спокойнее прежнего спрашивает:
— Ладно, уговорили. Сколько я должен за пленку?
И вытаскивает из кармана толстенную пачку денег. Я отвечаю:
— Пленка-то не особенно дорогая. Но снимки на ней уникальные.
Мужик почесал свой бритый затылок и предлагает:
— Называй свою цену, парень.
Тут я и думаю: «Чего ж я такого мог наснимать, что ему позарез моя пленка понадобилась? Неужто деревья в инее настолько в цене подскочили?» Я посмотрел на Агату с Климентием. Вижу: они тоже порядком прибалдели. А мужик от нетерпения переминается с ноги на ногу.
— Чего, парень, молчишь?
— Надо подумать, — объясняю, а сам украдкой по сторонам смотрю. Пытаюсь понять, по какой причине этого мужика так колбасит. Но в переулке полная тишь, гладь, да божья благодать. Только с той стороны, откуда он к нам принесся, грузовичок небольшой стоит.
Вот оно, в чем дело! И, естественно, отдавать пленку мне уже ни за какие деньги не хочется. Но тут передо мной во весь рост встает другой серьезный вопрос: что этот мужик со мной сделает, если я откажусь? Ведь он такой спокойный именно потому, что пока надеется. А как надеяться перестанет...
В общем, я строю морду кирпичом и объявляю:
— С тебя пятьдесят баксов, дядя.
— Ну ты, промокашка, загнул, — скривился мужик.
— Дело ваше, хозяин — барин, — продолжил я в прежнем тоне.
— Двадцать пять, — объявляет мужик.
По-моему, и это слишком много. Но я набираюсь наглости и говорю:
— Твое дело, дядя. Только учти: сейчас пятьдесят, а через три минуты станет семьдесят.
Сказал, а самому страшно. Сейчас он мне шею свернет, как цыпленку. Но у него нервы крепкие оказались. Лишь глаза налились кровью. И еще он что-то пробормотал себе под нос. А потом отчетливо сказал:
— Черт с тобой. Времени нет.
И сует мне купюру в пятьдесят баксов.
— Ладно, дядя, сейчас. Только не мешайте. Я сам.
И отхожу чуть в сторону. Пленку сматываю, вытаскиваю, кладу в колбочку и протягиваю ему:
— Вот. Возьмите.
Тут колбочка у меня из пальцев выскальзывает — и в сугроб. Мужик взорвался:
— Ты чего, щенок, издеваешься?
— Сейчас, сейчас, не волнуйтесь, — я принялся рыться в сугробе. — Найду.
А сам незаметненько чистую пленку из кармана вытаскиваю:
— А ты, дядя, боялся.
И чистую пленку ему протягиваю, а ту, отснятую, за пятьдесят баксов, украдкой в карман убираю.
Мужик вырвал у меня колбочку, извлек оттуда пленку и тут же на наших глазах, вытянув из кассеты, засветил.
— А теперь валите отсюда, — рыкнул он. — И чтобы больше мне на глаза не попадались.
— Уходим, уходим, — заверил я.
Мы медленно двинулись прочь, но не прошли ста метров, как увидали Зойку, бегущую нам навстречу.
— Куда? Просила ведь подождать! — обиженно воскликнула она.
— Нас прогнали, — объяснила Агата. — И отобрали пленку.
— Не просто отобрали, а выкупили, — уточнил Клим.
— Пленку? — ахнула Зойка. — Со мной? И ты отдал?
Ее голубые глаза с укором уставились на меня. Я про себя подумал: «Даже если бы и пришлось отдать, то жалко было бы совсем не снимок Адаскиной».
Однако вслух произнес совсем другое:
— За пятьдесят баксов можно и отдать.
— За пятьдесят баксов? — захлебывалась от возмущения Адаскина. — Меркантильный ты человек! — И тут же безо всякого перехода, но совсем другим тоном добавила: — Слушай, Тимурчик, кому это она за такие деньги потребовалась?
Я решил над ней поиздеваться и, украдкою подмигнув Агате и Круглому, произнес:
— Да мужик тут какой-то заметил, что я тебя, Зойка, снимаю. Только ты ушла, он к нам подпилил и ну канючить: «Продай пленку. Я мечтаю иметь фотографию этой девушки».
Круглый не удержался и фыркнул. Агата тоже улыбнулась.
— Ну, хватит мозги мне пудрить, — возмутилась Зойка.
— Нужно мне твои мозги пудрить, — и продемонстрировал ей пятьдесят долларов.