Я поспешил в банк, где выяснилось, что Добрьяк, как я его и просил, перевел деньги на мой счет. Я обналичил чек и получил сто долларов, потом вволю поозирался по сторонам, поскольку боялся, что Добрьяк наблюдает за банком и поджидает меня. Не высмотрев никакого Добрьяка, я заметил, что довольно много подозрительных личностей избегают встречаться со мной взглядами, но для Нью-Йорка это обычное явление, так что едва ли кто-то из них следил за мной и имел ко мне какое-либо отношение.
Выйдя из банка, я направился к телефонной будке на углу. Мне надо было позвонить, а домашний телефон могли прослушивать в надежде обнаружить меня.
Почем мне было знать? Я похвалил себя за предусмотрительность, настроение поднялось, и я едва ли не в прекрасном расположении духа набрал номер коммутатора и попросил соединить меня с полицейским управлением.
Но спустя три с половиной минуты благодушия у меня изрядно поубавилось.
В Нью-Йорке разного рода беды и несчастья должны обрушиваться на вас очень медленно, только при этом условии от звонка в полицию будет какой-то прок.
Сначала телефонистка дала мне насладиться долгим безмолвием, изредка нарушаемым тихими отдаленными щелчками, а потом вдруг раздался щелчок совсем близкий и такой громкий, что у меня едва не лопнула барабанная перепонка.
Щелчок этот оказался предвестником длинной череды гудков. Их было всего четыре, но с большими промежутками (я уже успел вспотеть в этой будке), затем послышался похожий на хруст щебня мужской голос с бруклинским выговором. Этот голос интересовало только мое местонахождение. Я попытался произнести с десяток разных фраз, но довел каждую из них только до середины и наконец был вынужден сообщить голосу, на каком перекрестке я стою, после чего голос тотчас исчез, и меня угостили новой щедрой порцией тишины. Я привалился к стеклу будки и принялся следить за проезжавшими момо такси.
Потом вдруг снова грянул голос:
— Соркпфящщясстк!
— Ой! — воскликнул я. — Я хочу сообщить...
— Фаммация или заява? — спросил голос.
— Прошу прощения?
Голос вполголоса вздохнул.
— Вы хотите подать заяву или вы хотите передать фаммацию?
— Ах! — врубившись, проговорил я. — Вы имеете в виду информацию?
— Фаммация? Ладно.
Щелк.
— Нет! — вскричал я. — Не фаммация! Заява! Заява!
Но было уже поздно. Опять молчание, потом — новый голос:
— Сержант Сриз, фаммация.
— Мне не нужна фаммация, — сказал я. — Я хочу сделать заявление.
— Вы ошиблись номером, — сообщил он мне. — Не кладите трубку.
И принялся громко щелкать. Я отодвинул трубку подальше от уха, послушал отдаленные щелчки, а затем — и далекие голоса: подключился мужчина-телефонист, и мой приятель из фаммации велел ему соединить меня с отделом жалоб. Я с опаской прижал трубку к уху и после очередного короткого молчания услышал еще один новый мужской голос, который произнес:
— Сержант Сриз, дежурный.
— Я хочу сделать заявление, — сказал я.
— Преступление или правонарушение?
— Что?
— Вы хотите заявить о преступлении или вы хотите заявить о правонарушении?
— О похищении, — ответил я. — Полагаю, это преступление.
— Вам надо угол в розах, — сообщил он. — Не вешайте трубку. — И защелкал, давая понять, что говорить с ним дальше бессмысленно. Но я все-таки заговорил.
— Вы там все спятили, — сказал я тишине. — При желании можно похитить весь Нью-Йорк и запродать его Чикаго, а вы узнаете об этом только через неделю.
— Сриз, угол в розах слева.
— Что это такое?
— Угол в розах слева.
— Повторите еще раз, — попросил я, напрягая слух.