В начале третьего меня разбудила Карен, которая вернулась домой малость навеселе и, пошатываясь, включила свет в гостиной, прежде чем успела вспомнить, что вообще-то у нее гость. Потом, коль скоро я все равно пробудился, а ей пришла охота поболтать, мы немного посидели и поточили лясы. Я – в трусах и одеяле, а Карен – в облегающем вязаном платье и чулках.
Разумеется, ей хотелось говорить главным образом о Райли: давно ли я его знаю, что о нем думаю, и так далее.
– Ничего не могу сделать, – призналась мне Карен. – Сначала этот мужчина вскружил мне голову, а потом я ее и вовсе потеряла.
Голова у нее определенно кружилась, но была на месте, и я спросил:
– А вы намерены... пожениться?
– Эх! – Карен махнула рукой и сделалась похожей на маску трагедии. Я понял, что допустил оплошность, и попытался исправить положение, сказав:
– Да, я помню, как впервые увидел Райли в отделе борьбы с мошенничеством...
Но было слишком поздно: я уже дернул за веревочку, и мне, хотел я того или нет, пришлось выслушать извечную историю о горькой женской доле.
– Разве вы не знаете про Джека? – спросила меня Карен. Поскольку она была в подпитии, начало и конец каждой фразы у нее малость расплывались, зато середину она выговаривала с дивной четкостью. – Не знаете про его жену?
– Вы хотите сказать, что он уже женат? Сейчас?
– Они не живут вместе уже много-много-премного лет, – она взмахнула рукой, отгоняя призраков всех этих многих и многих лет. – Но не разведены.
– Карен подалась ко мне, рискуя упасть и опрокинуть кресло, и доверительно прошептала:
– Из-за вероисповедания.
– О! – выдохнул я. – Этого я не знал. Райли никогда не упоминал...
Впрочем, полагаю, что и не стал бы... То есть, он не... э... Короче, у нас не было случая затронуть эту тему.
– Все из-за веры, – шепотом продолжала Карен. Она подмигнула мне и снова откинулась в кресле. – Вот я и сижу тут. Без ума от этого человека, а сделать ничего нельзя. Ничего нельзя сделать.
– Очень жаль, – сказал я. Что еще можно ответить на такую речь в два часа пополуночи, в чужой гостиной, когда тебя будит хлебнувшая лишку красавица? Которая, в придачу, принадлежит другому, а не тебе?
Мы поболтали еще немного, после чего Карен на нетвердых ногах отправилась спать, а я снова растянулся на диване и продрых (весьма чутко, но зато без сновидений) до семи утра, когда по всей округе залязгали мусорные баки.
Было воскресенье, и наши с Карен отношения вознеслись на невиданные доселе высоты неловкости. Казалось, я не мог и шагу ступить, не натолкнувшись на одевающуюся или раздевающуюся Карен, на умывающуюся Карен, на чешущуюся Карен, на Карен икающую. А она не могла переходить из комнаты в комнату, ибо всякий раз, открывая дверь, видела меня, успевшего либо натянуть, либо спустить только одну штанину.
Хотя, по большому счету, это дурацкое утро оказалось весьма удачным.
Часа через два мы с Карен настолько примелькались друг другу, что по молчаливому согласию попросту перестали расшаркиваться. Никаких тебе больше охов, никаких «прошу прощения», никаких поспешно прикрываемых дверей. Мы расслабились, притерлись, и вскоре неловкость исчезла сама собой.
После завтрака мы вместе составили перечень необходимых покупок. Я нуждался в уйме всякой всячины – от носков до зубной щетки, – и Карен разумно рассудила, что мне лучше не светиться. Поэтому по магазинам отправилась она. Пока Карен ходила, кто-то позвонил в дверь, но я не стал открывать. Однако звонки продолжались. Я знай себе не открывал. Наконец трезвон прекратился, а минуту спустя вернулась Карен в сопровождении Райли, который спросил меня:
– Ну, что с тобой теперь? Оглох?
– Просто решил не рисковать, – ответил я.
Райли хмыкнул.
Я спросил его, продвинулась ли полиция в расследовании дела, и как долго, по его мнению, я еще проторчу здесь. Райли ворчливо ответил, что, похоже, никто на всем белом свете никуда ни в чем не продвинулся, а я, по его мнению, застрял в квартире Карен на всю оставшуюся жизнь. Затем Райли ушел, прихватив с собой Карен (по его словам, они собирались на загородную прогулку), а меня бросив на произвол судьбы.
Квартира вновь была в моем полном распоряжении, и я слонялся по ней, скучая на всю катушку. Прочел «Космополитен», прочел поздравительные открытки в шкатулке, прочел ярлычки в аптечке. Включил телевизор и малость пощелкал клавишами, так и не найдя ничего занятного ни на одном из каналов.
Постоял у окна гостиной, любуясь окружавшими меня со всех сторон серыми кирпичными стенами и черными окнами, посмотрел вниз, на бетонированный двор и шеренгу помятых мусорных баков, посмотрел вверх, на треугольник серого неба над крышами, и завершил обозрение осмотром своего бледного отражения в стекле. Вскоре мне наскучила даже собственная физиономия, поэтому я отправился в спальню, открыл дверцы стенных шкафов и выдвинул ящики трюмо.
Не из любопытства, а просто от нечего делать. По моим понятиям, у Карен был очень большой гардероб. Наряды источали тонкий мускусный аромат духов, который вскоре вытеснил меня обратно в гостиную, в облюбованный мною угол, где я возобновил работу над кроссвордом, то и дело ловя себя на том, что норовлю составить его из слов, использовать которые мне не подобает.
Карен вернулась домой в половине второго ночи, она вошла в комнату в тот самый миг, когда я стаскивал штанину. Поскольку Райли с ней не было, поскольку я твердо и непоколебимо намеревался лечь спать, что бы ни случилось в этот час на планете, и поскольку мы больше не стеснялись друг друга, я преспокойно возобновил стаскивание штанины, после чего повесил свои брюки на спинку стула и спросил Карен:
– Ну, как дела?
– Ужасно, – ответила она и заревела в три ручья.
И что мне было делать? Прямо в трусах я подошел к Карен, обнял ее и принялся утешать, а она рыдала у меня на плече и говорила, что больше не может этого вынести, больше не может быть с Райли, но не жить с Райли, больше не может вести двойную жизнь, или полужизнь, или как это там называется. А я все повторял: «Мне очень жаль», и, похоже, это была единственная фраза, которую я когда-либо говорил ей после захода солнца.
Через некоторое время Карен подняла голову, я увидел ее заплаканное лицо и решился на поцелуй.
Поцелуй был совсем недолгий, но поправил дело. После него мы несколько минут созерцали друг дружку округлившимися глазами, а потом я сказал:
– Мне очень жаль. Я не должен был так поступать.
Карен тускло улыбнулась и ответила:
– Ты очень добрый, Фред.
После чего отвернулась от меня и, шмыгая носом, побрела спать, а я улегся на диван, и в доме воцарился покой.
В понедельник утром мы ни словом не обмолвились о вчерашнем поцелуе. По сути дела, Карен сказала мне всего одну фразу:
– Ой, совсем забыла, Джек просил передать, что сегодня тебя навестят те двое парней из отдела по расследованию убийств.
Она сообщила также, что задержится на работе, но, думаю, это высказывание было адресовано скорее ей самой, нежели мне. Как бы там ни было, спустя пять минут Карен выбежала из квартиры, и я снова остался один, намереваясь отдохнуть и дождаться водевильную парочку лихих борцов с лиходейством.