Вечерело, и я подумал, что разумнее всего было бы затемнить окна. Так, на всякий случай. Следующие двадцать минут я провел, пытаясь соорудить какие-нибудь светомаскировочные шторы из одеял, полотенец, простынок и занавески душевой кабинки. Когда все было готово, квартира сделалась похожей на подземелье. Вероятно, тут прекрасно смотрелся бы будапештский струнный квартет. Но зато я с полным основанием полагал, что ни один уличный соглядатай не увидит света в моих окнах, а это было главное.
Пока я трудился, несколько раз звонил телефон. Однажды звонивший сдался лишь после восемнадцатого гудка. Я впервые в жизни притворялся, будто меня нет дома, и оказалось, что не снимать трубку – чертовски трудное дело, все равно что бросать курить. Разум продолжал изменять мне, настырно твердя, что не снимать трубку – противоестественно (как и не курить), а сидеть в другой комнате было трудно чисто физически. За вечер телефон звонил еще несколько раз, но я так и не привык не снимать трубку, и это было мучительно.
Тем не менее, покончив с устройством светомаскировки, я принялся перебирать неимоверно громадную груду писем, полностью покрывшую столик в прихожей. Начал я с того, что разделил груду на три стопы: счета, личные письма и «разное». Впервые на моей памяти стопка счетов оказалась самой тонкой. Я тотчас определил ее в соответствующую ячейку письменного стола и принялся изучать послания личного свойства.
Во всех без исключения письмах говорилось о деньгах, хотя мало кто из их авторов употреблял это слово. Семь писем было от родственников: четверых двоюродных братьев и сестер, двух тетушек и супруги племянника (никто из них никогда прежде мне не писал). Послания отличались пространностью и изобиловали всевозможными новостями, изложенными в попрошайническом стиле: кузену Джеймсу Фишеру предоставилась прекрасная возможность приобрести бензоколонку «Шелл» на новом шоссе, а тетушке Арабелле предстояла довольно серьезная операция на крестце. Двоюродной сестрице Вильгельмине Споффорд страшно хотелось поступить в университет Чикаго. И так далее.
Я прочел все письма и почувствовал, что соскальзываю с завоеванной высоты вниз по склону. Несмотря на все доводы всех разумов мира, мне хотелось верить, что эти люди любят меня, стремятся наладить связь со мной.
А коль скоро я хотел проникнуться такой верой, то едва не проникся. Во всяком случае, был опасно близок к этому.
Дабы укрепить свой слабый от природы дух, я прочел последнюю саморекламную листовку своих родственников и громко сказал:
– Ба! Ну и вранье.
После чего взял все семь писем и пустил их на растопку камина, а сам уселся возле него, чтобы погреться и просмотреть третью стопку – «разное».
Вероятно, это был первый случай в истории, когда слово «разное» столь точно и емко выражало суть соответствующего понятия. В этой стопе было зазывальное письмо от фирмы, торгующей брюками; она сулила мне скидку, если я пришлю свой размер и сообщу, какого цвета должны быть штаны. Тут же лежало послание из Калифорнии, от какой-то шайки монахов, которые предупреждали меня о своем намерении в течение ста лет ежедневно служить обедни в мою честь и предлагали оценить их благочестивое рвение, воспользовавшись вложенным в письмо конвертом с обратным адресом и маркой. С вышеупомянутым посланием соседствовало письмо от сиротского приюта Келп-Чатл, что в Огасте, Джорджия. Означенное учреждение было на грани разорения и просило помощи. Из той же стопы я выкопал плохо отпечатанную записку от какого-то парня из Балтимора; он сообщал, что сочиняет музыку, и спрашивал, не желаю ли я с ним объединиться, если, конечно, наделен даром поэта-песенника. Тут же отыскалось послание от общественной организации Граждане против преступности (почетный председатель – сенатор Эрл Данбар). Не у них ли мой дядя Мэтт подрабатывал «советником»? В письме говорилось, что, если я хочу помочь извести всех вымогателей и гангстеров, достаточно отправить в ГПП чек, который очень пригодится для обеспечения дальнейшей самоотверженной работы этой организации. А еще тут было письмо от страхового агента, который утверждал, что, если я сообщу ему свой возраст, он тотчас подскажет, сколько денег я смогу сберечь на взносах по страхованию жизни, и предлагал воспользоваться приложенным конвертом. Было тут с полдюжины разных, хотя по сути одинаковых, просьб о денежной помощи. И уведомление, что я выиграл бесплатный абонемент на занятия бальными танцами. И еще – корзину флоридских апельсинов. Какой-то законник сообщал мне, что его клиентка, мисс Линда Лу Макбеггл, намерена подать на меня в суд за уклонение от исполнения отцовских обязанностей, если я тотчас не начну их исполнять и не возмещу добром причиненное ей зло. Тут же было надушенное письмо от мисс Кристел Сен-Сир, предлагавшей массаж на дому. И предупреждение об огромной опасности, грозящей мне, если я не пожертвую все свои деньги Мировому вселенскому собору торжествующих святых, ибо легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем толстосуму – попасть на небеса. Как бы в подтверждение дурных пророчеств в самом низу стопки я обнаружил открытку из библиотеки, напоминавшую мне о необходимости срочно вернуть книгу.
Знаете, что я вам скажу? Кабы все эти послания поступили ко мне не скопом, а по отдельности, я наверняка купился бы на них (особенно в том случае, если бы мой разум не был занят решением других головоломок). Но вот так, грудой, они лишь раскрыли мне глаза, ибо я впервые в жизни увидел, насколько все это нелепо. Ну, вы меня понимаете: одна обнаженная женщина это прекрасно, а вот сборище нудистов – сущий дурдом.
О! Как же ревел огонь в моем камине!
Глава 18
Я завел будильник на девять часов, но телефон разбудил меня в двадцать минут девятого. Я ничего не соображал и едва не ответил на звонок. На нетвердых ногах я вошел в гостиную и спохватился, лишь когда мои пальцы уже коснулись трубки. Я отдернул руку, словно телефон был раскален докрасна, задрожал и стоял, как вкопанный, пока один из промежутков между звонками не начал делаться все длиннее и длиннее и не превратился в тишину, которую больше не нарушали никакие телефонные звонки.
В этот миг, во вторник 23 мая, меня посетила первая связная мысль:
«Теперь, когда у меня есть триста тысяч долларов, я могу позволить себе параллельный телефон». Мысль показалась мне приятной, и я улыбнулся, а потом, чтобы улыбка не пропала зря, пошел в ванную и почистил зубы перед зеркалом.
Мне с трудом верилось, что время близится к девяти утра: шторы по-прежнему закрывали все окна, так что в квартире было только-только за полночь. Собирая себе завтрак, я не мог избавиться от ощущения, что на самом деле готовлю поздний ужин. А когда без пяти десять я спустился по лестнице и очутился в залитом ярким солнцем мире, его сияние показалось мне неуместным, все равно как после дневного киносеанса – выходишь, а на улице еще светло.
И это неправильно, но деваться некуда: день еще не кончился.
Ощущение смещенности во времени сопровождалось еще одним, гораздо более противным. Это был зуд между лопаток. Я не заметил перед домом поджидавшего меня лимузина, а на тротуарах мне бросилось в глаза отсутствие бросающихся в глаза праздных личностей, но тем не менее я испытал неприятное и странное чувство, когда вышел на солнцепек и разом превратился в самую большую живую мишень на свете. Спускаясь по ступенькам крыльца, я размышлял исключительно о мощных винтовках на крышах домов напротив, об автоматах, торчащих из окон машин, о прохожих, которые вдруг резко разворачиваются и выхватывают пистолеты. Поэтому, когда я добрался до тротуара, а ничего плохого так и не случилось, наступила разрядка, и силы почти оставили меня. А разрядка – она хоть и приятна, но все же это разрядка.