— Ты что, специально приехала?
— Нет, так совпало…
Соню подтолкнули сзади и сбоку: «Начни, а потом мы».
Было неловко препираться здесь, у открытой могилы, да и замешательство становилось неприлично долгим, оскорбительным для Мастодонта, которому, конечно, было уже все равно, но все-таки… Соня вышла чуть вперед, вздохнула глубоко и стала говорить что-то, но нужных слов не находила, получалось казенно, как в газетном некрологе. «Сегодня мы прощаемся с человеком, который для многих здесь присутствующих был учителем в журналистике, через руки которого проходили наши самые первые, беспомощные заметки, который учил нас понимать и ценить слово…» Говоря это, она все время оглядывалась на фотографию, словно ища поддержки своим словам у самого Олега Михайловича. Мастодонт улыбался, держа в руке папироску, и дымок от нее поднимался вверх, к очкам, сдвинутым нанос. Хорошая была фотография, душевная. Потом стали выходить один за другим и тоже что-то говорить, и уже казалось, что каждый хочет сказать и всем есть, что сказать, стали даже вспоминать какие-то истории, связанные с Мастодонтом, особенно проникновенно сказал Сева Фрязин. Он сказал, что таких людей, как Олег Михайлович Экземплярский, теперь уже нет в наших редакциях, это был, сказал Сева, журналист старой школы, старой культуры, никто, как он, не умел чувствовать фальшь в материале и никто так гениально не правил текст, как он.
Борзыкин, который опоздал сказать первое слово, ждал теперь, когда все выскажутся, чтобы сказать последнее. Он не приЬык говорить просто так, в общем ряду, его положение, как он сам его понимал, обязывало его на любом мероприятии быть или открывающим, или, на худой конец, завершающим, подводящим итоги. Но поскольку никакого руководящего начала не было, все шло самотеком и некому было предоставить Борзыкину слово, то вышел облом: в тот самый момент, когда он решил было выдвинуться вперед и произнести речь, оркестр, нанятый типографией, неожиданно грянул рвущий душу похоронный марш. Женщины, как по команде, заплакали, откуда-то сбоку подъехал бульдозер, и сидящий в нем детина в тельняшке и с красным лицом изготовился забрасывать могилу землей. Сразу несколько человек кинулись отгонять этот бульдозер и потребовали дать им лопаты, чтобы засыпать могилу вручную, как положено, по-человечески, радуясь нечаянной возможности хоть что-то сделать напоследок для старика Мастодонта.
Пока мужчины медленно, с чувством поднимали и опускали лопаты с землей, пока остальные отошли чуть в сторону и стояли, тихо переговариваясь, Соня отделилась от толпы и быстро пошла по широкой аллее в сторону старого кладбища.
Минутах в десяти ходьбы от того места, где хоронили сейчас Мастодонта, была могила Юры. Обычно она старательно мыла водой памятник, выметала из ограды сухие листья, ставила цветы в банку и, убравшись, садилась на скамейку и сидела, расслабленная, умиротворенная, и мысли были какие-то легкие, невесомые, чуть касавшиеся сознания. Сейчас она успела только поставить цветы и чуть смахнуть с плиты, даже садиться не стала, постояла пару минут, глядя на выбитый в камне портрет, уже немного стершийся, неясный — одиннадцать лет прошло, заметила с досадой новую трещинку на плите, подумала: что же с этим делать? Звуки похоронной музыки тем временем смолкли вдалеке, она торопливо поцеловала краешек портрета и быстро пошла к воротам, рассчитывая там перехватить автобус со своими и решив, что к родителям наведается завтра.
Автобус догнал и подобрал ее, Соня извинилась, поискала глазами свободное место, оказалось только одно, рядом с Колей Подорожным. Он сказал: «Я специально для тебя держу, надо поговорить». Ехать с кладбища было далеко, через всю западную окраину.
— О чем?
— Да понимаешь… — Коля оглянулся, кто там сидит сзади, явно не хотел, чтобы слышали, и, понизив голос, торопливо и путано стал объяснять.
Дело касалось Борзыкина и его газеты, из которой сам Коля давно ушел и теперь интересовался ею лишь в качестве секретаря Союза журналистов. Он говорил тихо и все время оглядывался, отчего Соне стало неприятно, ведь все в автобусе были свои, к тому же ехали не откуда-нибудь, а с похорон, в такой день какие могут быть интриги, однако же слушала внимательно и чем дальше, тем все внимательнее. Оказывается (Соня про это и забыла напрочь), приближалась дата — 75-летие газеты «Советский Юг». Считалось, что основана она в 1921 году, поскольку сразу после освобождения тогдашнего Царицындара от деникинцев вышел в свет первый и единственный номер газеты «Красноармеец», потом был «Большевик Юга», продержавшийся, правда, тоже недолго, потом — «Правда Юга», а после войны выходил уже вполне регулярно «Советский Юг». Под этим названием газета просуществовала до августа 1991 года, когда Борзыкин с перепугу переименовал ее в «Свободный Юг».
— И вот теперь, — страшным шепотом, округляя, сколько мог, свои маленькие глазки, говорил Коля Подорожный, — он собирается устроить грандиозный юбилей газеты. Требует у областной администрации 100 миллионов на это дело, орден себе и штук пять медалей для сотрудников. Как тебе это понравится?
— Какой орден? — машинально спросила Соня.
— Ну, не знаю… Какие сейчас дают? Небось, «За заслуги перед Отечеством», — хмыкнул он. — Пятой степени.
— Вот дает… — сказала Соня. — Умелец!
— Ну! — обрадовался Коля. — Спрашивается, юбилей какой газеты вы, господин Борзыкин, собираетесь праздновать? Если той, которая называлась «Советский Юг», то она приказала долго жить еще пять лет назад. Своими руками придушил старушку, да еще орден за это требует! И потом, я не понимаю: юбилей, как ни считай, а получается коммунистический, а вы ж вроде в демократы записались? Если уж так хочется погулять, пусть отмечают пятилетие своего «Свободного Юга», верно? — Коля выразительно заглядывал в глаза Соне.
— Верно, верно, тут даже думать нечего, — сказала Соня. — И что?
— Мы тут написали открытое письмо от Имени Союза журналистов, вот смотри, — он достал из-за пазухи сложенный вдвое листок бумаги. — Тут уже многие подписали, ты как, подпишешь?
— Подпишу, — сказала Соня, пожав плечами. — Вот приедем на место, дашь почитать и подпишу. Только что толку?
Поминки устроили в типографской столовой. Сидели тесно друг к другу, потому что народу оказалось больше, чем рассчитывали, и то поместились не все, некоторые стояли во дворе, курили и ждали своей очереди. На поминках не полагается рассиживаться — выпил три рюмки, съел борщ, второе, закусил сладким пирожком с теплым компотом — вставай, уступай место следующему. Кто-то быстро ел и вставал, но другие сидели и вставать не думали, хотелось поговорить, пообщаться, пошли тосты — не тосты, конечно, а опять же поминальные речи, но уже с рюмкой в руках, с грустным наклоном головы, некоторые — со слезами в голосе. Говорили, что с Мастодонтом ушла старая журналистика, какой уже больше никогда не будет, благодарили его, уже никого и ничего не слышавшего, за науку, за помощь, за все. «А знаете, — сказал Валера Бугаев, — я его боялся. Честное слово. Я боялся, что он найдет у меня ошибку грамматическую, и сам в словаре проверял некоторые слова прежде, чем ему материал сдать».
Рядом с Соней за столом оказался почему-то Зудин. Он приехал на кладбище в последний момент, когда могилу уже засыпали, но успел кинуть и свою горсть земли и положить букет великолепных гвоздик, на который все обратили внимание, а соседка, единственная, кто поехал на кладбище из дома, где жил Мастодонт, сказала: «Вы ножки-то им обломайте, а то унесут, не успеем отъехать, как унесут!», на что Зудин только великодушно махнул рукой. В стороне, у лесополосы, его ждал «Мерседес», там стояли, облокотившись на дверцы, два дюжих парня, видимо, охранники, вся эта картинка, конечно, не ускользнула от глаз приехавших в типографском автобусе, они с неприязнью посматривали то на Зудина, то на «Мерседес» с охранниками, перешептывались: «Видал? Ему-то чего здесь надо…» Но было понятно чего. Сейчас каждое мероприятие использовалось кандидатами в губернаторы в предвыборных целях, вот и Зудин, узнав о смерти Мастодонта и сообразив, что там соберутся журналисты из самых разных изданий, решил, что надо ехать, побыть, показать, что он не отрывается от бывших коллег, что ничто человеческое ему не чуждо. Он даже короткую речь приготовил, что-то в том смысле, что власть в большом долгу перед журналистами, особенно старшим, уходящим поколением и что лично он, Евгений Зудин, если станет губернатором области, сделает все, чтобы… и т. д. Но он опоздал, и речь не пригодилась.