Салли задумался. Мысль начать все сначала показалась заманчивой. Почему же тогда он молчит? Несомненно, опять из-за Большого Джима Салливана. Ведь это были бы деньги отца – единственного, от кого Салли не мог их принять.
– А просьба моя такая, – продолжал Уэрф. – Когда твоя хозяйка сообщит тебе об этом, поблагодари ее. Ей сейчас приходится нелегко из-за этого ее сынка. Порадуй старушку.
– Это не то… – начал было Салли.
– Мне плевать, то это или не то, – перебил Уэрф. – Либо ты это сделаешь, либо мы с тобой раздружимся.
Некоторое время оба молчали. Салли чувствовал, что вторая пилюля Джоко действует, чувствовал, как контуры его тела словно размываются. На этой планете не существует места, где ему уютнее, чем в “Лошади”, на этом самом табурете, рядом с этим самым человеком, но каким же странным все казалось ему сейчас. На стенке за стойкой висела рождественская гирлянда, половина лампочек или мигала, или погасла, в другом конце стойки на невидимом табурете, точно на подушке из воздуха, сидел Малыш, и даже Уэрф смотрел на Салли очень серьезно. Сегодня и “Лошадь” казалась ему чужой, и Салли вдруг охватила паника, как полчаса назад, когда он заплутал на знакомой улице. Салли услышал, как произнес “окей”, но, может, ему померещилось, может, это сказал кто-то другой, далеко отсюда? А потом Салли вдруг вернулся.
– Хорошо, – кивнул Уэрф, явно довольный. – А теперь скажи мне вот что. Чего от тебя хотел Бартон?
Салли усмехнулся.
– Спрашивал про тот день, когда мой старик насадил парнишку на штырь ограды.
Уэрф задумался.
– Наверное, Бартон готовится к смерти, – наконец произнес он, точно понимал судью. – Проясняет невыясненное. И что ты ему сказал?
– Ничего, – ответил Салли. – Что это был несчастный случай. Но это неправда. Он тряс забор, пока парнишка не сорвался.
– Ты это видел?
– Это видел мой брат. Я видел только, как парнишка висит, а изо рта у него торчит штырь.
Уэрф снял очки, потер глаза.
– Чудо, что мы все еще не спятили, – сказал он.
– Мы спятили, – с неожиданной для самого себя убежденностью возразил Салли и сполз с табурета. – Я в это верю.
Салли посмотрел на часы над барной стойкой. Менее чем через пять часов ему надо встретиться с Рубом в закусочной “У Хэтти”, у них дела в доме на Баудон.
– Поеду покормлю собаку, потом домой.
– Когда ты успел обзавестись собакой?
– Не знаю, – ответил Салли. – Но мне сообщили, что у меня теперь есть собака. Кстати, ты слышал про моего сына и жену Карла?
– Конечно, – ответил Уэрф.
– Так почему ты мне ничего не сказал?
– Потому что я единственный в этом городе, кто не повторяет сплетни. Если честно, я удивился. Поговаривают, у нее вроде кто-то есть в Шуйлере.
– Видимо, и об этом я тоже узнал последним, – произнес Салли. – Как считаешь, Карл справится? – поинтересовался он, сам не зная, что имеет в виду.
– Не думаю, – ответил Уэрф.
– Он сейчас сидит в машине у дома Питера, – сообщил Салли. – Тоби с ним наверху.
– А эта грудастая еще с Карлом?
– Да, – ответил Салли.
– Пока она рядом, с ним ничего не случится, – заверил Уэрф.
– Я тоже так думаю, – согласился Салли. – И мне не хотелось бы ошибиться.
– Все равно это не твое дело, – заметил Уэрф.
Золотые слова, подумал Салли. Но в ушах у него звенела насмешка Питера. Не то чтобы твоя собака. Не то чтобы твой дом. Не то чтобы твое дело. И прочие “не то чтобы”. Та же Вера – не то чтобы его жена, – которая сегодня сорвалась. И Рут, которая бросила его, на этот раз окончательно, он это знал, и теперь не то чтобы его любовница. И Большой Джим Салливан, казалось бы, давно мертвый, мертвее мертвого, мертвее некуда, мертвецки мертвый. Да вот не то чтобы. Это Большой Джим Салливан, полный гнева, боли и страха, врезал сегодня Карлу Робаку, и Салли не успел его остановить, это Большой Джим Салливан ранее стер ухмылку с лица полицейского Реймера.
Уже у двери, натягивая тяжелую куртку, Салли заметил, что чем-то воняет, и на этот раз не венеркой и не находящимся поблизости мужским туалетом. На этот раз попахивало судьбой.
Половина второго ночи, канун Нового года.
На Силвер-стрит Ральф стоял перед унитазом. Вообще-то никаких позывов у него не было. Он просто не решался лечь, не убедившись в этом, словно если ослабить бдительность, то страх его жизни воспользуется ночным часом и его небрежением и сделает свое дело. Вдобавок его не отпускали события этого дня. Ральф не был ревнив, но не мог забыть, как его жена упала Салли на грудь, как шептала ему сокровенные признания в глубочайшем презрении, как клялась всегда ненавидеть Салли. Как естественно выглядело их объятие, как хорошо подходили они друг другу. От этого Ральф казался себе чужаком в собственном браке. От этого у него подкашивались ноги, так что пришлось даже выйти на воздух.