Из-за этого-то иррационального опасения здравомыслие зачастую изменяло Вере. Вспомнив, как скучала по дому, учась в Онеонте, как чувствовала себя чужой, как трудно было сосредоточиться на учебе, Вера решила пощадить школу Норт-Бата и отправила Питера в частную школу для мальчиков в Нью-Гэмпшире. Решение далось ей нелегко: с одной стороны, оно защищало Питера от отца, с другой – разлучало с матерью. В конце концов Вера решила рискнуть, убедив себя, что чем образованнее и утонченнее станет Питер, тем меньше вероятность, что он понравится отцу, что Салли неожиданно опомнится и полюбит сына.
Кто-то скажет, что она получила по заслугам, думала Вера, раз все обернулось именно так; что называется, бойтесь своих желаний. Как она и рассчитывала, с тех пор как Питер уехал учиться, Салли интересовался им еще меньше. Вера слишком поздно поняла, что рано или поздно это все равно случилось бы. Ответственность и привязанность всегда были для ее бывшего мужа непосильной ношей. Салли по натуре своей тяготел к необременительным отношениям и при малейшей возможности сбегал в закусочную, в бар, в компанию мужчин, в объятия чужой жены. Отослав Питера в другой штат, Вера предотвратила то, что предотвращать не требовалось, причем себе во вред. Ее попытки защитить Питера, ее привязанность к сыну, как и в случае с ее отцом, привели в действие закон нежелательных последствий наряду с жестоким законом подлости и парадокса. Питер стал таким сыном, каким можно гордиться, – работником образования, как дед, преподавателем в колледже, – он чувствовал себя как дома в той обстановке, что внушала Вере страх, но вместе с тем утратил и привязанность, и интерес к матери, равнодушно отказывался от рекомендованных ею книг, улыбался иронично, когда она высказывала свои политические взгляды, словно хотел показать, что все ее суждения и наблюдения предсказуемы и банальны. Теперь, когда сын стал взрослым, Вере многим хотелось с ним поделиться, но он не желал слушать. Ему больше нравилось проводить время с Ральфом, ее мужем – у того вообще не было никаких взглядов, – чем с нею. Сын не разучился любить, но ее саму, считай, разлюбил; эта жестокая насмешка судьбы мучила Веру.
И сегодня, в праздник, Вера видела яснее ясного, что любовь – ужасная штука, по крайней мере, та любовь, что коренилась в самой глубине ее беспокойной души. Вера предвидела трудности и тщательно распланировала весь день. Вчера она испекла пироги, сегодня утром встала пораньше, начинила индейку и приготовила тыкву по любимому рецепту отца. Часам к десяти они с Ральфом поехали в Шуйлер-Спрингс забрать Роберта Холзи из жуткого пансионата для ветеранов – непростая задача, учитывая, что нужно было перевезти не только немощного старика, но и его дыхательный аппарат, портативный кислородный баллон с маской, а в багажник его не положишь, он может понадобиться отцу по пути в Бат.
Поначалу Вера надеялась, что все сложится благополучно. Они вернулись на Силвер-стрит и разместили отца – сегодня ему было лучше, дыхательный аппарат почти не требовался – в гостиной. Питер, всегда обожавший деда, уселся рядом, и они принялись обмениваться историями из преподавательской жизни; Питер в кои-то веки укротил свой цинизм и – по настоянию Веры – умолчал о том, что его не приняли в штат. Ральф тихонько смотрел футбол, кобыла Шарлотта присматривала за Шлёпой, чтобы это маленькое чудовище не изводило брата и всех остальных. Вера в теплой кухне, напевая себе под нос, заканчивала приготовления, опьяненная запахами еды, семейными звуками – и ужасной, ужасной тоской и любовью. Если ее и мучили опасения, что заявится Салли и все испортит, то слабые. Питер сообщил, что позвал его (наверняка назло ей), но Вера сказала себе: Бог смилуется над нею и не допустит подобного – хотя бы сегодня.
За полчаса до обеда они с Ральфом раздвинули стол, накрыли его белой льняной скатертью, которую Вера приберегала для праздников. Она достала фамильное столовое серебро, доставшееся ей от матери, – та умерла, когда Вера была ребенком. На обоих концах стола поставила по свече, зажгла их, погасила верхний свет и позвала всех в столовую. Каждому члену семьи Вера сказала, где сесть, Питер с Шарлоттой переглянулись, им это явно не нравилось, Шлёпа занял стул во главе стола и отказывался слезать, кобыле Шарлотте пришлось перенести его на руках. Вера видела, что сына раздражает не только план рассадки гостей как таковой, но и ее план в частности: отец во главе стола, Питер напротив, а Ральф, за чьим столом они все собрались, где-то посередине, хотя Ральфу-то как раз все равно, где сидеть, лишь бы поближе к индейке.