– Хочешь, я вытру тарелки? – Питер нерешительно подошел к раковине. – Все равно я ничем не занят.
– Я лучше сама, – ответила Вера. Питер редко проявлял любезность, а если такое случалось, то лишь в те минуты, когда мать не могла принять его любезное предложение, когда ей было не до него. – Кухня у нас жутко тесная.
– Нормальная кухня, мам, – многозначительно возразил Питер.
Вера терпеть не могла эту его интонацию. Если кто и ненормальный, так это она, вот что он имел в виду.
– Почему бы тебе не составить компанию деду, – предложила Вера. – Я справлюсь. Правда.
Питер достал из ящика полотенце.
– Он спит, – ответил он. – Он очень плотно поел.
Подключив отца к аппарату – Роберт жадно вдыхал кислород, – Вера принесла ему тарелку с едой и поставила перед ним на поднос.
– Ты пыталась сделать слишком много, – сказал Питер и добавил (она так и знала): – Как обычно.
– Да, конечно, – согласилась Вера. – Надо было оставить его на День благодарения в пансионате для ветеранов.
– Я не это имел в виду. – Питер вздохнул. – Зря ты нас пригласила. – Мать ничего не сказала, и он продолжал: – Шарлотта хочет уехать утром.
Вера ошеломленно уставилась на него.
– Просто… – начал Питер.
– До чего же мерзкая баба, – перебила Вера.
Не успели они отобедать, как Шарлотта ушла – ей-де нужно в магазин, но Вера услышала отрывок очередной пикировки, приключившейся за закрытой дверью свободной комнаты. “Старик не единственный, кто задыхается в этом доме, – говорила Шарлотта. – Все равно что жить в баллончике дезодоранта. У нее в каждой комнате по два освежителя воздуха. Не успеешь сходить в туалет, как она тут же врывается и брызгает освежителем. Неудивительно, что ты ненавидишь женщин”. Питера, видимо, эти слова позабавили, потому что Шарлотта добавила, помолчав: “Не смейся. Если ты с ними спишь, это еще не значит, что ты их любишь”.
Питер уставился на полотенце.
– У нас с Шарлоттой действительно не ладится, – признался он. – Из-за того, что мы здесь, стало только хуже.
– Ты хочешь сказать, стало хуже из-за меня, – поправила Вера, счищая объедки с края раковины в измельчитель отходов.
Питер не ответил.
– Тогда, разумеется, уезжайте, – сказала Вера. – На здоровье.
– Я так и знал, что ты все неправильно поймешь, – произнес Питер. – Ты вечно все вывернешь так, будто все только и норовят тебя обидеть, что бы ни делали. Видела бы ты себя, когда хлопотала над дедом. Можно подумать, он вышел из-за стола, специально чтобы тебя помучить, разрушить твои планы.
– Я была бы весьма благодарна, если бы ты не подвергал меня психоанализу, – сказала Вера, отправляя в раковину последние остатки. Разделавшись с этим, она взяла миску с начинкой для индейки и тоже выбросила в измельчитель, а следом отправила тыкву. – Особенно в том, что касается твоего деда. Я знаю, ты образованный, а я нет, но на свете есть вещи, которых ты не понимаешь и никогда не поймешь.
Питер пристально смотрел на нее.
– Это же хорошая еда, – указал он.
Вера отправила следом за тыквой картофель и стручковую фасоль.
– Зачем ее беречь? – спросила она. – Кто это все будет доедать?
– А Ральф?
– Что Ральф? – Вера включила измельчитель, тот загрохотал, раковина задрожала. Видимо, среди объедков попалась кость, она стучала в раковине, как камень. Питер потянулся было к выключателю над раковиной, но Вера схватила его за запястье, сжала со злобой и не выпускала, как он ни старался вырваться. Она смилостивилась над ним, лишь когда чуть-чуть успокоилась и выключила измельчитель.
– Ты обращаешься с ним так, будто его нет, – тихо произнес Питер.
Вера не сразу нашлась что ответить.
– Я не специально, – наконец выдавила она. – То есть специально, конечно, но не знаю почему.
Некоторое время оба молчали.
– Все разваливается на части, – проговорила Вера, когда к ней вернулся дар речи.
– Что, мам? – с нескрываемой досадой спросил Питер. – Что именно разваливается на части?
– Я. – Вера ухмыльнулась. – Неужели не видишь?
Она смотрела сквозь кухонное окно на улицу своей жизни. Фонарь светил ярче. Чтобы от искусственного освещения был хоть какой-то прок, должно стемнеть окончательно.
– Помнишь, какая красивая была наша улица? – спросила Вера сына. – Помнишь, как в детстве мы отпускали тебя гулять и ничего не боялись? Помнишь, как было до нашествия?
Питер нахмурился. Вера почувствовала это, даже не взглянув на него.
– До какого нашествия, мама?
Она обвела рукой улицу, мир за пределами кухни.