– Ну что, отомстил брату? – спросил он внука.
Уилл лишь пожал плечами, в точности как Питер, того в детстве тоже невозможно было разговорить.
Сзади им посигналили, и напрасно – Салли тут же вылез из пикапа и уставился на водителя, тот смущенно пожал плечами, сдал назад и объехал Салли по широкой дуге.
– Две машины на всю улицу, а тебе приспичило сигналить, – крикнул Салли вслед.
Когда Салли вернулся в машину, Уилл испуганно уставился на него.
– Папа тоже так делает, – грустно заметил он, точно выявил генетический дефект.
– Как делает?
– Злится на других водителей, – пояснил Уилл. – Но, правда, из машины не вылазит.
Салли кивнул. Очень похоже на его сына. Питер как раз из таких. Кричать ему злости хватает, а выйти из машины – нет.
Салли толком не понимал, что делать с внуком, и спросил:
– Как насчет мороженого?
– Мы уже съели десерт, – ответил Уилл.
Салли вздохнул. Вере все-таки удалось воспитать примерного гражданина. Еще один мальчик, не умеющий врать. Тоска.
– Ты ел мороженое?
– Нет, тыквенный пирог.
– С мороженым?
– Нет.
– Значит, теперь можешь съесть мороженое. Мы сделаем вид, что его подавали на пироге.
Уилл задумался. Его предупреждали, что дед Салли безответственный. Но если придется жить с дедом, надо привыкать к таким вещам. Уилл вздохнул:
– Ладно.
– Вот и хорошо. – Салли повернул ключ в замке зажигания. И слава богу, что внук согласился.
Они устремились прочь из города, Уилл молча ощупывал шишку на лбу. Не менее шишки его занимала дыра с баскетбольный мяч, что зияла в полу дедушкиного пикапа у пассажирского сиденья.
– Не выпади, – предостерег Салли, заметив, что внук смотрит сквозь дыру на мелькающий асфальт.
Наконец они выехали на новую дорогу, где, кроме них, не было никого, и Салли предложил:
– Хочешь за руль?
Уилл поглядел на него с опаской.
– Садись, – сказал Салли, – только не задень мое больное колено.
Уилл осторожно перебрался на правую ногу Салли и свесил ноги к педали газа и тормоза, стараясь не задеть дедово левое колено. Салли и Уилл вместе держали руль.
– Он дрожит, – заметил Уилл, недоумевая, нормально ли, что руль вибрирует.
– У пикапов такое бывает, – пояснил Салли. – Особенно у сломанных старых пикапов типа дедушкиного.
– Хороший пикап, – ответил Уилл дрожащим голосом, потому что голосу передалась вибрация руля.
– Рад, что тебе нравится, – сказал Салли, смущенный комплиментом, и неожиданно для себя чмокнул внука в макушку. – Ну вот, теперь ты сидел за рулем. Ты, наверное, и не знал, что умеешь водить машину. – И добавил: – Только матери не говори.
Некоторые фразы способны поистине волшебным образом поднять прошлое со дна озера жизни, и для Салли, как для всех заблудших отцов, такой фразой была “только матери не говори”. Он не пускал ее в ход лет тридцать. Но слова эти мигом нашлись, словно им не терпелось, чтобы их сказали, – священное заклинание. Салли от рождения суждено было произносить эту фразу, он узнал ее от отца, а если бы ее не существовало, Большому Джиму пришлось бы ее выдумать. “Зайдем на минутку, – привычно говаривал он у любимой таверны, и Салли с братом ждали, чтобы отец открыл перед ними тяжелую дверь и подтолкнул их в прохладную темноту, предупредив попутно: – Только матери не говорите”. Внутри Салли и Патрику неизменно совали взятку – горсть пятицентовиков, мальчики играли в шаффлборд и пинбол, а Большой Джим усаживался у барной стойки и заказывал виски с пивом, первый стакан из многих, оплаченных деньгами, которые он утаил от матери Салли, – жене он выдавал определенную сумму, ни центом больше, – и теперь эти деньги лежали небрежной кучкой на стойке, обеспечивая Большому Джиму радушный прием. Иногда, если Салли уставал от пинбола (ему приходилось стоять на деревянном табурете, и все равно он с трудом дотягивался до кнопок) или у него кончались монетки, он подходил к отцу и глазел на кучку банкнот, сознавая, что это и есть те деньги, о которых мать говорит с такой горечью, пока отец не слышит, – деньги, которые она потратила бы на еду и одежду, если бы они у нее были, купила бы приличные вещи. Отец пил уже третий стакан виски с пивом и стервенел все больше; заметив, как Салли таращится на банкноты, он отвешивал сыну крепкий подзатыльник. “Матери не говори, – приказывал он. – Я не обязан отдавать ей все до последнего цента”. Салли обещал, что не скажет, опасаясь очередного подзатыльника – они раз за разом становились сильней, а не легче. Потом Большой Джим заказывал очередной стакан виски или швырял доллар, лежавший наверху уменьшавшейся кучки, бармену, по совместительству букмекеру. “На победителя, черт возьми, – неизменно говорил Большой Джим, определившись, на какую лошадь ставить. Ставки на второе и третье места он считал трусостью, этот грошовый выигрыш был ему даром не нужен. – Ты меня слышал? Только на победителя”.