Творилось какое-то неизвестное, но от этого не менее уносящее меня куда-то колдовство. Мощный, пронзающий меня до невыносимой глубины толчок — и его рваный стон вливался в меня жгучим импульсом свободного от разума наслаждения. Отражался отовсюду, плескал моим ответным протяжным стоном. И опять. И снова. Так, словно из ниоткуда появилась общая для обоих живая жидкая субстанция чистой эйфории, концентрация которой все повышалась и повышалась, с каждым новым его рывком. И вскоре я сама, уже не соображая, что творю, подхватила этот волшебный ритм бьющих туда-обратно волн, цепляясь за дарившего их мужчину, усиливая, дотягиваясь все скорее до этого… Да-а-а!!
Взрыв. Меня нет. Ни единой частички. И в то же время вот она я вся, до последней пульсирующей в дикой чувствительности клетки, ощущающая способность своего тела к жадному поглощению удовольствия, как никогда в жизни. Никакой пережитый прежде дурной кайф не сравнится с таким.
Все сначала. Без пауз, остановки, краткой передышки, что даст вздохнуть и позволит чуть снизить температуру нашего сожжения. Я на четвереньках под ним, покорная, прогнувшаяся, как ему нужно. А внутри его будто стало еще больше, уже едва выносимо. Губы, зубы терзают, царапают мои плечи, шею, стриженый загривок, железные пальцы впиваются в бедра, подставляя под безумные, таранящие выпады, а я их принимаю, отдав ему полный контроль и право взорвать меня еще раз. И только умоляю сделать это быстрее, потому что путь к нему — самая сладкая, лишающая разума, но все же мука.
И вот тишина. Только бурное, с хрипом и посвистом наше дыхание. Мы лежим на боку, ладони все еще стискивают, не давая мне свободы, он еще во мне, скользит сквозь судороги внутренних мышц самую малость, но так, словно совсем остановиться не в состоянии. И это едва ощутимое движение — все, что я способна воспринимать еще некоторое время. Нет ничего вне: моих проблем дома, отвратительной действительности этих наших уродливых неотношений — вообще любой жизни за пределами этого… да по хрен, как можно назвать.
— Ну и стоило ли так долго тянуть с повторением, куколка? — хриплым ломким голосом спросил волкокот, в пыль разнося безмятежное сладкое нечто без названия.
Все возвратилось и ударило гадкой реальностью мне разом в живот и в голову. Да как так-то? Резко вывернувшись из его захвата и избавившись от его слишком ощутимого присутствия во мне, откатилась и вскочила на ноги, еще ошалевшая. Перед глазами поплыло, меня шатнуло в сторону, колени отказались держать.
— Да что же ты подпрыгиваешь каждый раз, как ошпаренная! — На моем локте сомкнулся твердый захват, и над моим ухом проворчал… сука, как его зовут-то хоть…
— Захар, будем знакомы поближе.
— А я что, спрашивала? — огрызнулась и закашлялась от сухости в горле и сразу почувствовала, как по ногам прям ручьем потекло. — Ты! Ты не надел гребаную резинку?!
Перед глазами прояснилось, и я успела уловить гримасу краткого замешательства на его лице, прежде чем вернулось его вечное выражение заносчивого мудачизма.
— Забыл, — скривившись безэмоционально, констатировал он и ухмыльнулся: — То-то мне и показалось, что все чересчур охренительно было.
— Охренительно? — сорвалась я на крик, дергая руку из клещей его жестких пальцев, пока он не отпустил. — Это все, что тебя, сука, волнует? Что было без защиты круче, чем обычно?!
— Чего ты завелась? — нахмурился он. — На пустом месте.
— На пустом? — Я, блин, как какой-то офонаревший от его козлизма попугай, ей-богу! — То есть болячки и залет — для тебя херня?
— Болячки в нашем с тобой случае не актуальны, — пожал он плечами. — А о том, чтобы ты не залетела, я позабочусь. Нашла проблему. Съездим в клинику к одному моему знакомому хорошему доктору, и все дела.
— О, правда, что ли? Ты позаботишься? То есть ты тупо не вспомнил о резинке, а мне теперь к врачам, жрать какую-то химию или еще черт знает там что будет, а ты не при делах, у тебя просто охерительно классный трах случился? Ты такое небось постоянно с дурами запуганными вроде меня практикуешь?