— Нет, нет! Я рассержусь, так и знай! — решительно стиснула зубы Тошка.
— Ну спа-си-бо! — удивленно протянула Албанка. — На меня рассердишься? На меня, что добра тебе желаю?.. Ну что ж — сердись. Сердишься, не сердиться, все равно я свою кровиночку в беде не оставлю…
Тошка утерла слезы краешком своего черного передника и отодвинулась от нее.
— Я пошла, а то, неровен час, увидит, — испуганно огляделась она.
— Кто? — вскрикнула Албанка. — Да что с того, что она увидит? Ты не вор, не душегуб. Смотри-ка ты! Увидит! Да пусть видит! Ты не вольна делать все, что захочется? Ого! В этом доме ты такая же хозяйка, как и она. Что может она тебе сделать? Как она распоряжается, так и ты распоряжайся. А если уж очень станет язык распускать, знаешь, где наш дом… Перебирайся ко мне, я тогда покажу ей, где раки зимуют…
— Ох, тетенька, не надо, прошу тебя!
— Что? — склонилась к ней Албанка. — Цепляется к тебе, а?
— Цепляется.
— А за что, подлюга такая?
— Да так просто. Тяжело ей. Да разве мне легче?
— Чтоб она сдохла! — Албанка совсем вышла из себя. — Ты-то в чем виновата перед этой лахудрой? Да ты ведь еще ребенок, тебя только холить да нежить, а она?.. Ну погоди, я ей покажу, я ей…
— Тетенька! — бросилась ей Тошка на грудь. — Никому ни словечка… Христом богом прошу!
— Да почему же, доченька?
— Совсем со свету сживет.
— А-а-а! Чтобы я ей это да позволила?! Пусть перво дочь вырастит, потом измывается над ней…
— Ох, впутаешь ты меня… погубишь…
— Т-с-с! Ты молчи, положись на меня! — И Албанка быстро шмыгнула под навес.
Старая проводила гостей и шарила глазами по двору. Увидев их вместе, она нахмурилась и затрясла головой:
— Ага! Вот кто ее подзуживает!
Тошка свернула за огород, набрала немного сухих сучьев и вошла в кухню. Черный платок был низко надвинут на лоб свекрови, но ничто не укрылось от ее злобно сверкающих глаз:
— Опять ревела, тварь такая!
5
Иван был вне себя. Гости поняли, что в доме у них неладно. Старая все время посматривала на них искоса, молча жевала ртом и двигалась по комнате как в полусне. Со своими новыми родственниками словом не обмолвилась, на Младена, который ей теперь был за сына, даже не взглянула. „Ну и вредная баба! — чертыхался Иван… — Злится, что не по ее вышло. Ничего, на сердитых — воду возят…“
Иван теперь был главой семьи. Его охватывало неясное чувство какой-то гордости, которого он стыдился. Он вроде бы сразу возмужал, стал другим, более серьезным. Но вместе с этим чувством в душу его прокрадывалось и смущение, растерянность перед житейскими вопросами, которые вставали теперь перед ним. И тогда он впадал в какое-то позорное, унизительное отчаяние. Ему казалось, что после смерти Минчо жизнь стала труднее и сложнее. Теперь он должен был кормить, одевать, от него требовали денег. Но денег не было, а достать их было неоткуда. До весны с хлебом не перебиться, пшеницы не хватит, а на мелкие расходы откуда взять денег? Ходили слухи, что скоро в деревню нагрянет сборщик налогов, и на этот раз никому не отвертеться. „Плохо дело!“ — вздыхал Иван. Виноградник у них невелик, виноград упал в цене, а вино никто не берет. Раньше крестьяне подрабатывали немного на табаке, а теперь и сеять его запретили, да и цена-то ему плевая… Забот невпроворот, и дома того и жди беды, да и с чужими людьми не лучше.
До смерти Минчо с хозяйством управлялись и легче и проще. Тогда все шло как-то само собой, одна была забота — ходить в поле и работать. А оно, оказывается, не так все просто. Земли у них мало, а хлопот с ней много. Да и земля-то слабая, едва родит, удобрений не хватает. Все нужно заранее прикинуть, подсчитать и оценить.
Лето уже на исходе, пора думать, что и как сеять. Сколько земли засеять пшеницей, сколько отвести под кукурузу, стоит ли под паром оставить несколько декаров? А бахча, а хлопок, а подсолнух, а фасоль? Одну только полосу не тем засеешь, совсем увязнешь.
Да и жили впроголодь. Месяцами ели одну только фасоль да соленья. Летом с едой полегче: тут помидоры, тут перец, картошка да зеленый лук. Тошка умела на скорую руку и похлебку, и яхнию[5], и салат приготовить, и готовила как заправская кухарка. Но и эта еда была слабовата для тяжелой работы в поле. Не было ни яиц, ни мяса, ни сала. Когда случалось в деревне у кого-нибудь скотина ногу сломает или тяжело заболеет, тогда ее забивали, и в мясной лавке перед кооперативом появлялась синеватая мясная туша. Мясо было жилистое, и продавали его дешево, но Иван старался купить чего подешевле: голову, требуху или ноги. Да и это случалось очень редко.