Несколько лет счастливой жизни, которую она прожила вместе с Минчо, были как будто только для того, чтобы зло этого проклятого мира обрушивалось на нее со всей силой. Иногда ей приходила в голову мысль о втором замужестве. Ей было стыдно думать о новом браке, но вот поди ты, эта мысль все-таки вопреки ее воле. И, сама того не желая, она невольно увлекалась этими странными видениями. В ее сознании образ Минчо смешивался с образом какого-нибудь знакомого вдовца, но она быстро приходила в себя. Ей казалось, что Минчо войдет в ее комнату и ласково погрозит ей пальцем. Что она ему ответит? Он не осудит ее, не рассердится, но его доброта ее ужасала. Второго такого, как Минчо, ей не найти. Лучше и умнее его нет никого не только в селе, но и во всей околии. Только Пете! Он весь в отца, такой же умный и добрый! Но и его могла отнять свекровь. Она баловала его, покупала ему конфеты, пекла печенья, жарила ломтики хлеба в масле. Ребенок набрасывался на эти лакомства. А потом снова бежал к матери. Только однажды он забыл о ней, когда старая привезла ему из города резиновые сапожки. Как завороженный, не мог он оторваться от сияющего подарка и весь день не отходил от бабки.
Но почему она хотела отнять у нее ребенка?
Тошка часто задумывалась над этим. И решила: „Просто по злобе“. Но сердце все же обжигало сомнение: „Неужто только ли поэтому? А может, есть еще что?“ Димо намекал ей на какое-то имущество, но Тошка не очень-то поняла, о каком имуществе шла речь и причем здесь она. Может быть, ее сердило, что Тошка была бесприданницей и жила на чужих хлебах? Это сомнение еще крепче засело у нее в голове, когда и Иван начал хмуро посматривать на нее. „И его на меня науськала“, — мелькнуло у нее в голове, и эта догадка привела ее в отчаяние. Несколько раз она пыталась заговорить с ним, чтобы проверить свое предположение. „Хотя бы он не сердился на меня“, — горячо молила она бога. Ивану было явно не по себе: он ходил по дому как потерянный и подозрительно присматривался к ней, избегая прямых взглядов. Значит, что-то неладное у него на душе, — решила Тошка. А потом предположение превратилось в уверенность. Выбрав удобный случай, она спросила, вроде бы это не имеет к ней отношение:
— Пете спрашивает, отчего ты на него сердишься?
— С чего это он взял? — усмехнулся Иван неловко, но в его улыбке было что-то виноватое. — Просто мне нездоровится… Не знаю, что со мной…
— Голова болит?
— Нет, знобит… и голова побаливает…
„Обманывает“, — сказала сама себе Тошка.
И Иван это понял. Весь вспыхнул, даже уши покраснели. Тошка была неглупа, он это знал. И ее вопросы разбередили рану. Душа болела у него за нее, за брата, тяготило это невыносимое положение, но он не знал, что делать. С одной стороны, он упрекал себя за то чувство лютой неприязни, которое влила в его сердце безжалостная рука старухи-матери, а с другой — не в силах был примириться с мыслью, что часть их имущества отойдет невестке. А то, что она возьмет полагающуюся ей долю, не вызывало никакого сомнения. „Возьмет! Еще как возьмет!“ — повторял он, все более ожесточаясь, и в глазах его мелькали злобные огоньки, и бегали, как у вора на ярмарке. Тошку они словно обжигали. Почему он так пристально смотрит на нее и в то же время словно боится раскрыться? А то вдруг уйдет в себя и мечется из угла в угол. Ясно, что в доме что-то происходит, ей начало казаться, что ее затягивают в какую-то зловещую черную паутину. Ее подло отговорили. Но кто бы это мог быть? Она не выходит из дому, ни с кем не встречается. Может, тетка распустила язык? С нее станет. Шляется по деревне и болтает о свекрови и Иване. И вдруг у нее словно открылись глаза. Конечно, это она! „Ах, ты мерзкая балаболка! Ну, подожди! Сейчас пойду к ней и так отчихвощу, век будет помнить, как за меня заступалась… Да и ей ли заступаться!.. Еще не так давно Минчо грязью поливала, а теперь лезет со своими заботами…“