— Тогда почитай всю деревню выселять надо, — встрял в разговор один старичок в светло-коричневых потурях и лукаво глянул из-под густых поседевших бровей.
— Ничего у них не выйдет, — успокоил его дядюшка Продан. — Встанет народ за правду, совладать с ним трудно… Когда Минчо начал эту бучу, я не верил, чтобы у него что-нибудь вышло. Чтобы удалось поднять все село против Георгия Ганчовского, говорю ему, дохлое дело… А оно вишь, как повернулось… Постепенно да помаленьку расшевелились люди, и откуда взялось только… Потому как общее дело, не очень-то уж напирают, но и этого достаточно…
— Некуда скотину выгнать! — загорячился Иван. — Что общее-то оно верно, но потому-то все и используют эти выпасы. Хорошо тем, у кого свои луга. Да сколько их таких найдется? А остальные на общее надеются…
— Народ… что с ним поделаешь? — отозвалась Кина.
— Ты умей его приласкать, — важно произнес Димо. — Поставь против Ганчовского таких людей, чтоб и пикнуть не смел.
— Да ведь Ганчовский купил эту землю, — отозвалась Албанка с той стороны. — Как так у него отберешь?
— Сделка незаконная, — пояснил Иван.
— Община продала ему эту землю, — настаивала Албанка.
— Продала, когда Ганчовский был депутатом, — рассердился Димо. — Распустил совет, поставил своих прихлебателей в трехчленку и устроил торги. Так и каждый дурак сумеет.
— Да и торги-то, торги-то! — воскликнул Иван.
— Как и остальные его мошенничества. Напечатал в городе, в ихней газете, объявление о торгах, скупил все номера, чтобы никто прочитать не смог, вот так и обтяпал свое дельце… — Димо рассказывал, злобно посматривая на Албанку. Дядюшка Продан увлеченно слушал его, одобрительно кивая головой.
— А на торгах, на торгах-то как было? — погрозил он пальцем. — И в здание никого не пустили.
— Да что тут говорить, грабеж средь бела дня да и только. И невиданное и неслыханное дело, — повернулся к нему Димо. — А земли-то сколько? Тысяча декаров, что ли?
— Тысяча и сто, — сказал Иван.
— Тысячу сто декаров купил по полторы тысячи левов за декар, а в том же году сдал их в аренду Нико Оризарину за тысячу восемьсот в год…
— Триста тысяч чистых — левой рукой в правый карман, — заметил Младен.
— И это только за один год, — обернулся к нему дядюшка Продан. — А потом? Миллиончики, миллиончики…
— Кто смел, тот два съел, — вступилась Албанка. — Ум надо иметь.
— Тут большого ума не надо, — огрызнулся Иван. — Продают тебе землю по полторы тысячи левов за декар, когда и слепому ясно, что ты тут же сдашь ее в наем за тысячу восемьсот…
— Слушай, сватья, — обратился дядюшка Продан к старой, — это в каком году было?
— Торги-то? — переспросил его Иван. — Торги были в тридцатом.
— Да, в тот год землю на Джендембаире продавали по пять тысяч за декар… А ты чего заладила: ум да ум надо иметь… Махинация это, и говорить нечего, но ты мне скажи, вернет он денежки, которые тогда прикарманил?
— Вернет, как миленький, — бросил Иван.
— Держи карман шире! — парировала Албанка и отвернулась к бабам.
Ее муж Михаил, по кличке Албанец, работал на мельнице Ганчовских. Ее на поминки никто не приглашал, всем было известно, что Минчо и Тошка ее терпеть не могли. Но она юлила около них, выслушивала да подсматривала, а когда чего-нибудь вынюхивала, тут же докладывала Ганчовским. Тошка выросла у нее в доме, и Албанка постоянно твердила, что любит ее, как мать.
„Ох, какая ты мне была мать — только я знаю“, — вздыхала с горечью Тошка. И в голове ее проносились воспоминания о тяжелом, безрадостном детстве и еще более горьком девичестве.
Когда после войны родители Тошки померли от испанки, тетка Тела взяла ее к себе. Первого своего отца Тошка не помнила. Он умер молодым на военной службе. Тогда они жили в Сватове. Дед их выгнал из дома. После смерти отца мать второй раз вышла замуж. Отчим работал путевым обходчиком. Домой возвращался редко, лишь когда его ненадолго подменяли. В деревне у них был домик с приусадебным участком в полдекара земли. Одна часть его отошла при новой планировке, другую — продали. Но Тошка и в глаза деньги не видела, тетка Тела прибрала к рукам все до грошика.
С Минчо она познакомилась, когда тот вернулся в деревню после трехлетнего заключения. Чего только не делала тетка Тела, чтобы их разлюбить. И ворожбу напускала, и проклятьями осыпала, и в общину жаловалась!.. А все почему? Норовила за богатого старого вдовца в Брягове отдать. Торговец, земли сколько хочешь — как принцессу будет тебя на руках носить… „Не нужны мне ни земля его, ни царство его, — уперлась Тошка, — и дело с концом“. Тогда Албанка чуть не задохнулась от злобы. „Дура ты, дура, — взялась она за Тошку, — от своего счастья нос воротишь, не знаешь, что хорошо, что плохо, из-за этого негодяя свое счастье упустишь, все равно не отдам за каторжника, лучше своими руками удушу…“ Но Тошка стояла на своем, и тогда Албанка взялась за скалку… На другой день Тошка собрала свои вещи, оставила узелок у подружки и вечером вошла невестой в дом Минчо.