Ольга Горовая
Дурман
ПРОЛОГ
(три года назад)
— Люблю тебя.
Тихий шепот рушил ночную темноту, резал его кожу будто острием ножа, вскрывая такие гнойные раны нутра, до которых лучше бы и пухом не касаться. Поднимал волосы на затылке дыбом. Заставлял сильнее сжимать ее тело своими пальцами, ладонями. Стискивать зубы, чтобы ее не укусить от жадности, не причинить боли.
Не знал раньше, что так можно дуреть, а теперь силком себя оттягивал от нее, чтобы только не до крови, чтобы думала, что игра. Чтоб все равно не поняла, как его трясет от того, что она рядом, от признаний ее, от горячего и страстного ответа ее тела под ним.
Съел бы. Натуральным образом.
Но пытался сдержаться. Поцеловал шею, засасывая кожу, не рассчитал, точно до отметины. Накрыл ртом грудь. Не мог удержать руки: гладил, сжимал ее плечи, живот. Вдавливал в себя бедра.
Жадным стал. Алчным. Скрягой, который не мог вытерпеть, чтобы и минута ее внимания или времени кому-то еще досталась. Его. Только его. Болел ею, в лихорадке горел, когда уезжал. Не мог сосредоточиться. И еще больше трясло, когда находил повод вернуться и вновь ее в объятиях стиснуть. Не целовал, себя в нее впечатывал. Клеймо ставил.
Мог бы, глубже ворвался, в душу, в мысли залез, чтоб и там свою территорию застолбить. А так, только жадно целовал, глотая ее смех, ее признания.
Никогда такого не чувствовал. Чего там, даже не знал, что бывает так. Ни одного подобного примера, ни одного намека, что можно так одуреть. Подсесть на кого-то, словно на наркоту. Одно мог сказать: если наркоманов так ломает, как его — он будет теперь последним, кто пальцем у виска покрутит.
— Еще!
Требовал жестоко, не позволяя ей забыться, уплыть в удовольствие. Чтоб постоянно осознавала — здесь, с ним.
— Еще, Таня!
Ворвался в ее тело, прекратив изводить и распалять ласками. Ни у него, ни у нее терпения не осталось. Только чтоб внутри. Чтобы она на нем. Всем телом друг в друге.
— Люблю, Виталик!
Уже не шепот, стон. Протяжный, на сорванном вздохе. И ее руки, цепляющиеся за его плечи с такой же силой, как он держал ее.
Не удержался, опрокинул на кровать, подмял под себя, накрыв своим телом полностью. Так, чтоб только волосы по подушке и ступни на его бедрах. А вся она — под ним, ее стоны, ее вздохи, ее мольбы дать больше. Любил это. Ловил кайф от одного ощущения Татьяны всем своим телом.
Затрясло обоих. Ее на секунду раньше. Удовольствие словно подбросило в воздух, заставило выгнуться. Будто она пыталась из-под него убежать, вырваться. Открытым ртом хватала воздух. И он сильнее сжал. Не уйдет. Не пустит! Вдавил в подушки, заражаясь от ее дрожи, сам провалился в черный омут. Когда только мышцы сводит до болезненной дрожи удовольствия. И под веками марево. А в руках — она.
— Сильно любишь?
Он наблюдал за тем, как Таня пыталась привести себя в порядок дрожащими руками. Но расческа все время падала. Да и майку она никак не могла расправить. Скомканный халат ветеринара валялся на полу кабинета. Казак любил ее ночные дежурства. Нагло вламывался в клинику и требовал внимания. Хотя, он и без дежурств от этого требования не отступал.
Таня обернулась через плечо и усмехнулась в ответ на его вопрос.
— Думаешь, я сюда табунами мужиков пускаю, чтоб на диване поваляться, когда работы нет? Я правила клиники ради тебя злостно нарушаю…
Таня умолкла, наверное увидев, как закаменело его лицо и сжались руки.
Рефлекс.
— Виталик?
Непроизвольная, неконтролируемая реакция. Удержать. Не выпустить. Удавить любого, кто просто рядом очутится. Глянет на нее. И от бешенства, вызванного слишком давним страхом. Спрятанным и придушенным, пропитавшимся алкогольным перегаром, невнятным матом и постоянным чувством сосущего голода, заставляющим попрошайничать и пойти на что угодно. А еще необходимости драться так, чтобы победить. Потому что приходилось драться за свою жизнь. Одиночки всегда так дерутся. Те, кто никому не нужен.
Стоп. По тормозам. Все давно окончено. И пеплом посыпано. И не вспоминал он об этом больше двадцати лет. Пока Таню не встретил.
Она отбросила гребанную расческу и шагнула к нему. Обхватила ладонями щеки, попыталась поднять его голову, заставить посмотреть ей глаза. Но Казак опустил веки. Не хотел, чтобы она видела всю эту злость и бешенство. Тем более не позволил бы разглядеть страх.
— Ты же не серьезно? Виталик? Я пошутила. Ты же сам знаешь, что нет никого другого. И я тебя люблю, — осторожно попыталась воззвать к его разуму. Просто не знала, что в данный момент разум отсутствовал. — Блин, имей совесть! Ты со мной рядом торчишь почти круглосуточно! Когда бы я по-твоему еще с кем-то крутила?
Под конец она возмутилась. И это заставило Виталия криво усмехнуться. Подействовало. Он все-таки глянул на нее, поймав, накрыв ладони Тани своими, сильнее прижав к своим щекам. Со своей стороны, Таня была права: он действительно проводил с ней слишком много времени. И она, если начистоту, даже не представляла, насколько много. И чего это стоило самому Казаку, какого напряга: пытаться удержать все дела и нюансы под контролем, не дать никому заметить, как его лихорадит, и ее от себя не отпускать и на шаг. Этот дурман забирал все силы, вытягивал всю энергию. А Казак не хотел и не мог сопротивляться. И ей не позволял. Чуть ли не с первого вечера, когда они встретились.
— Верю, Таня.
Повернулся, все еще грея ее ладони своими. Прижался губами к небольшому шраму в основании большого пальца.
— Верю. Только мне даже в шутку такие заявления не нравятся. К сведению.
Он сделал улыбку. Такую несерьезную. Поверхностную. Вновь создавая видимость игры и легкости.
— Люблю больше всех и вся. С каждым днем от тебя все больше с ума схожу.
Таня улыбнулась, в ее глазах проступило облегчение и она наклонилась, так и не высвободив своих рук из захвата его ладоней. Прижалась своим лбом к его лбу, губами ко рту Виталия. Он дурел от ее мягкости. От того, как она это ему давала — словно и правда обожала его.
— Всегда любить будешь? — потянул ее на себя, вновь опрокидываясь на старый диван, стоящий в кабинете.
Она поддалась. Уперлась коленями по бокам от его бедер, села сверху, продолжая целовать.
— Всегда, — дразня улыбкой его рот, прошептала Таня.
Забралась ладонями под свитер, который он только натянул, прошлась горячими пальцами по коже, заставив его сжать ее еще крепче. И уткнулась лицом между его плечом и шеей, глубоко втягивая воздух. Дышала им. У Виталия от этого ощущения мороз прошел по позвонкам, заставляя волосы вздыбится на затылке.
— Несмотря ни на что? — собрав ее волосы в жменю, он прижал голову Тани к себе плотнее.
Обхватил рукой за пояс.
— Несмотря ни что, — со смехом отозвалась она. Глухо, потому что он не позволил повернуться. Поцеловала опять, теперь в подбородок снизу, в кадык.
А он обнял еще крепче, по той же, так его, причине. Потому что точно знал: никогда не сможет переболеть ею, сбросив этот дурман.
ГЛАВА 1
Ей понравился облепиховый чай еще по пути в столицу. Никогда до этого Таня не пила этого напитка. Даже в голову не приходило, что можно залить густую пасту этой ароматной и чуть кислой ягоды кипятком — и получить такую вкусноту. Так что сейчас, едва зайдя в салон вагона первого класса экспресса, уже настроилась на то, что первым делом купит себе облепиховый чай. Это будет первым приятным событием за последние два дня, если вести отсчет от момента, когда она ступила из подобного же вагона на перрон столицы. Что тут сказать, воссоединение семьи не удалось. В очередной раз. И вряд ли, чтобы остальные испытали больше приятных моментов за эти дни, нежели Таня. Разве что ее побег на обучение сегодня утром позволил расслабиться. Она должна была поддерживать и повышать квалификацию. Это повышало ее конкурентоспособность и ценность на рынке труда, а где, как не в столице больше всего возможностей пройти хорошее обучение? Это признавала даже ее мать. Потому не особо противилась. Однако от предложения переехать сюда навсегда, как сделала сама родительница пять лет назад — отказалась. Она понимала мать, понимала отчима, который стремился увезти жену в новое место. Даже понимала, что они по-своему правы, то и дело пытаясь наладить отношения. Но Таня не могла. Просто не могла перебороть себя и все, что осталось в прошлом. Ей было гораздо легче звонить матери раз в пару недель и коротко делиться новостями. Личные встречи… В общем, это все еще было трудно.