Блин, хорошо так! Словно раньше! Свободно и просто между ними, когда нет ни претензий, ни секретов. Один кайф и удовольствие!
И она за ним тянется. Его брюки расстегивает. Тесно им, неудобно, к большему простору привыкли. А сейчас — без разницы. Просто хотят друг друга до ломоты в костях.
Рванули друг к другу. Он погрузился в нее. Штаны у обоих на ногах, спутывают, мешают. Таня смеется и стонет одним голосом. Обхватила его голову руками, давит на затылок, ладони на его щеках. Стянула свои брюки совсем, обхватила его еще и ногами, словно всего в себя втянуть хочет. А и так, ведь, ничего больше не хочет и не видит, полностью в ней потерялся. Чего хотела, того и добилась, по ходу, даже если сама этого еще и не поняла. И сейчас — ни притормозить, ни остановиться не может, голова в отказе. Только ощутить ее надо, до боли почти, до закушенной кожи и губ, до стонов таких, что сто пудов спалили бы их, не будь ночь вокруг. И двигается, как бешеный, не давая ей спуску. Волосы на свои кулаки накрутил, чтобы никуда из-под него, всем телом накрыть. Потому что его! До последней клеточки кожи, до кончика волос, тех самых, что обрезала!
— Виталь! — закусила его плечо со всей силы, а все равно — не удержалась, застонала в голос.
И бедра ему навстречу, а Казак чувствует, всем телом впитывает ее дрожь, ее удовольствие. И самого накрыло с головой, отключило любое понимание. Вдавил себя в нее, вжал, придавил, хоть бы не до боли. Хотел, и не мог откатиться хоть на сантиметр, чтоб дать воздуха глотнуть Танюше. А она цепляется за его плечи ногтями сильней, не пуская. Кажись, уже до крови. А ему — по фигу. И хорошо так, пальцем пошевелить не может, уже от кайфа. Все тело в нирване. И запах ее по всему нему.
Таки сгруппировался. Уперся в переднее сиденье, перекатился, ее на себя сверху устроил. Блин! Что ж тут места так мало? Раньше не замечал, всего хватало. А об удобстве тех, кого трахал, вообще не парился. Танюшу же хотелось по высшему классу и в любой дыре устроить.
Обнял опять. Она на нем устроилась. Глаза закрыты. Дышит прерывисто, но затихая. Словно уже засыпает на нем.
— Танюш, — прижался губами к ее переносице. Волосы с лица убрал. — Свет мой ясный. Слышишь? — позвал.
— Ммм? — она глаза не открыла. Только повернулась больше к нему. Так же сонно.
— Танечка, сейчас не лучшее время, чтобы ты возвращалась. Правда, — меньше всего хотел бы это ей говорить. Да он без нее сатанел!
Но и рисковать женой — вообще не собирался. Обнял обеими руками.
А она услышала. И глаза открыла. Уперлась подбородком и посмотрела на него растерянно. И так грустно, что у него в груди что-то перевернулось. Сжалось до боли.
— Что, не все простить можно, да? — тихо и горько спросила Таня.
ГЛАВА 28
Это было больно. И опустошало. Возможно, именно так чувствовал себя сам Виталий, когда она выставляла ему требования? Как спросить? Да и надо ли?
Таня так много всего обдумала за эти четыре дня, после их последнего разговора — словами не передать! Больно, когда понимаешь, что любимый человек может тебя с кем-то сравнивать. И что сравнение это — не в твою пользу.
Нельзя сказать, что данное понимание заставило Таню отринуть собственные принципы. Нет. Но вот задуматься о том, готова ли она потерять любимого человека, оттолкнув своим упрямством — вынудило однозначно. Нет, она доверяла Витале. Помнила все, что он сказал, когда однажды усомнилась в его верности и собственной необходимости для него. И все же… Стало неприятно. И, наверное, впервые она в полной мере попробовала посмотреть на происходящее между ними — с его точки зрения. Непросто. Очень сложно признать, что любимый человек может иметь свою правду и свои резоны для того, чтобы совершенно иначе относиться к такому болезненному для нее вопросу. И что своей позицией, она причиняет ему не меньшую боль, чем и он ей, не желая или не имея возможности тут же изменить жизненные приоритеты.
Тяжело очень. И сейчас тоже. Однако, и упрекнуть его в данный момент, вряд ли посмеет…
— Танечка, ты что, свет мой ясный? Ты что за фигню уже себе придумала? — в этот момент искренне, казалось, удивился Виталий, уставившись на нее.
И так недоуменно скривил лицо, что она растерялась.
Ухватил Таню крепче, не позволив спрятаться в основании его шеи, как тут же захотелось. И так держа, привстал с ней, уперевшись в сиденье. Почти сел. И она на нем. Вообще неудобно, и немного проблематично, учитывая все, чем они только что занимались, но Таню сейчас больше интересовал другой вопрос, а не гигиена.
— Да, я понимаю, Виталь, много думала обо всем, что мы сами творим друг с другом, и я… все мои обвинения. Я понимаю, что это задевает. И меня же обижало, что ты мои доводы всерьез не воспринимаешь, и тебе — обидно, до меня дошло, наконец. — Она все-таки почти сумела отвести глаза.
Но Виталя вновь заставил ее глянуть прямо на него.
— Танюша, — выдохнул и ругнулся сквозь зубы. — Да я не обиделся! И не собираюсь какие-то счета выставлять. Ты же знаешь, если тебе надо — ребра вскрывай и сердце бери. Все одно — твое все. Я за тебя боюсь. — Он криво улыбнулся. Вообще без веселья. — Я тоже думал много, по ходу, Таня. Было о чем. И права ты во многом, не меньше меня. Не так и просто все сейчас. Димка вышел. Ну, ты видела его сегодня. И он на прежнее место метит. А это — не сказка. И я сейчас не вопросом продажи конфет занимаюсь, даже не машинами, — Виталий сам отвел глаза.
А после — неуверенно как-то глянул на Таню. Не так, как обычно.
— Я за тебя боюсь, до дрожи в пальцах, Танечка, — намотал ее волосы на свои ладони, заставив тревожно замереть в его руках. — Что узнает кто-то, как ты важна, как дорога мне. Что жена… Что тронут тебя. Даже говорить не хочу, что творить могут тогда. Или что меня дожмут…
Он сжал зубы, резко выдохнул. Прижал ее голову к своей голой груди. Она молчала, слушая, как бьется сердце мужа.
— С собакой этой, дурной, сегодня, — ей в макушку пробормотал Казак. — Знаешь, думал это подстава. Ночь, пустая трасса. И нас — всего трое мужиков, да Лизка. Идеальный же расклад, чтоб убрать всех. Пока по тормозам за машиной Димы жал, чтоб не въехать, успел с жизнью попрощаться. И только про тебя и думал, — обхватил так ее плечи, все тело, что не сделать вдох. — Чтобы вернуться. К тебе. Доехать-таки. А все остальное, по боку. Права ты. Нет у меня никакого гребанного кода бессмертия или гарантии, что не прикончат вот так, где-то тайком на дороге. Раньше это просто не важно было. Не имел я никого. А теперь — у нас же семья. — И еще крепче сжимает.
А Таня и не дышит.
Ее накрыло такой волной, что горло перекрыло, душит. Давит грудь, сильнее тисков. И снова — дикий страх, панический просто. За него. Что случится что-то, а она повлиять не может, никак не поможет. И любовь к нему безумная, ведь не отмахивается и от ее слов, от ее доводов, понять пытается. Идет навстречу…
И почему все настолько сложно? Ей все еще не хочется в этом вязнуть, не хочется признавать мир, где есть хоть какое-то оправдание криминалу. Но если это мир ее любимого человека, то что остается делать?
— Значит, я не могу вернуться домой, к тебе, только потому, что это опасно сейчас? И про меня могут узнать? — Таня попыталась разобраться.
Очень хотелось верить, что дело именно в этом, а не в том, что она слишком долго давила на его больное место.
Вместо ответа, Виталий прижался губами к ее волосам, коснулся щек… А его руки ни на миллиметр не ослабили хватку.
— Даже думать об этом не хочу, Танюша, — все-таки ответил. Тихо и сипло. Словно действительно боялся. — А все равно — только об этом и думаю постоянно.
— Но, ты же все время у меня, и так, — нахмурилась она. — И сейчас приехал. И мы же расписаны. Да, тихо и без свидетелей, почти. Но все равно. И здесь тебя все видели… Кто про нас не знает?