А я думаю, не дело мужику так убиваться. Я с небом моим, с мечтой детства, расстался, не прослезился. Нашло на человека, так не нашло, а прямо наехало. Однако жалко стало мужика, может, этот пес больше, чем моя мечта детства… Но я молчу. Сам чую — теперь-то он от меня не отвяжется. Хорошо я понимал ход мыслей моего профессора.
— Леонтич! — говорю. — Что хочешь делай, но идею об этом псе оставь. Не поеду за ним. Хоть уволь — не поеду!
Готовиться надо было мне серьезнее — экзамены скоро, и отпуск учебный мне дать обещали. А больше всего жаль было такого пса для эксперимента, хоть и не видел его. Раз хороший такой псина, пусть живет да потомство себе под стать заводит.
Через неделю Пал Леонтич снова пропал. И снова несолоно хлебавши вернулся, только еще больше покусанный, и глаза одичали совсем от расстройства, а два его кандидата молодых, ассистента, прибыли на службу тоже, скажу я вам, не в лучшем виде.
По институту разговоры пошли, мол, директор вызывал на ковер Пал Леонтича и будто приказывал под угрозой отстранения от должности и от операций оставить походы за феноменом. Велел руки беречь — хирург Пал Леонтич был мастерский.
До меня этот слух быстро просочился, и понятно мне стало: профессор мой зачахнет, если феномена ему не достать. Встретил его и намекнул, что все мне известно.
— Слышь, — говорю, — Леонтич, люблю я тебя, и дело ты большое вершишь. Но не лезь ты больше к этой проклятой суке, отъест она тебе мослы…
— В том-то и дело, — говорит, — этот индивидум — кобель!
— Меняет ли это дело? — отвечаю. — Какая разница, какой пол тебя загрызет, профессор.
— В том-то и дело, что разница существенная… Сука мне не нужна, — сказал это он с особым ударением и настырностью.
— Сколько же этот кобель спирта потребует? — спросил я.
У Пал Леонтича заблестели глаза, ему показалось, что я сдался.
— Даром его тетка отдает, только возьми… — сказал намеренно безнадежно, но я-то заметил, что в глазах у него опять настырное сверкнуло. Почуял, к чему клоню.
— Как это — даром?
— А так!.. Только бы ты, Паша Андреич, увидел его хоть мельком! — И улыбнулся мой профессор так блаженно, словно дитя малое. Я его только раз таким и видел: когда у него в лаборатории голова одной собаки пересаженной глазами заморгала….
— Быть того не может, Леонтич! — возразил я. — Нынче собаки в цене. Шапки из собачьего меха нашивать стали, сволочи…
— Да при чем тут шапки! — перебил он меня в нетерпении. — Хозяйка мечтает от него избавиться. Боится Черного Дьявола. Тот не изволит ее даже подпускать к себе. И кормит-то его весьма оригинальным способом — на вилах миску протянет, а сама дрожит. Тот, «в знак благодарности», нос гармошкой морщит, гложет и рычит, как зверь дикий. Соседи-старухи говорили, что теткин «покойничек-хозяин, пьяница», бил пса смертным боем, издевался!.. Драгоценный мой пес!.. — У Пал Леонтича снова заблажило в глазах настырностью. — Когда он встанет, упрется горлом в цепь, эта милая женщина ему… как бы поточнее выразиться… ну, так сказать, по пояс. Феномен! — не сказал, а простонал профессор, лицо его стало серым. — И-и-идеальный экземпляр для работы! Будь уверен, я-то уж знаю это абсолютно…
— Ну уж прости! — сказал я ему тогда. На том мы и расстались в тот день.
Долецкий помял шрам на правой руке, поднял на колени гармонь, накинул ремни и растянул мехи.
— Эх, да-а за морем, эх да-а за небом чистым… — тихо запел он.
— Постой, Пафнутя, еще наиграешься… Что-то на тебя не похоже, что отступил…
— Руки ноют, не играется, не поется… — Долецкий отставил гармонь в сторону, отпил глоток чая, осторожно поставил кружку рядом с собой и глянул на Серафима укоризненно.
— Не скажи, Серафимушка… Утром мы с Леонтичем уже ехали в ту деревню и ассистентов прихватили, «испытанных людей». Те всю дорогу зубами лязгали, то ль от холода, то ль от памяти прошлой поездки.
Профессор указал мне двор своей «милой женщины», владелицы феномена. Я вошел туда, а он и его покусанные друзья-кандидаты замешкались за калиткой.
Я осматривал подворье — пса не видел. Вдруг, я не знаю уж почему, почуял не то зуд, не то дрожь под лопаткой. Тьфу ты! Неловко и вспоминать… Обернулся к вошедшему во двор Пал Леонтичу и замер. Все нутро у меня насторожилось от его взгляда. Он шевелил губами и как-то чудно протягивал вперед забинтованные руки, будто защищался от кого-то, силился он и сказать что-то. Нет, смотрел он не на меня, а куда-то поверх моей головы. Вспомнил я слова Пал Леонтича о размерах собаки… И, прикрыв голову руками, резко я обернулся… И только успел разглядеть его акульи клыки, зарябивший морщинами нос.