– Кровь и свет!
Резким движением купец разделил половинки шара, и в воздухе остался висеть темно-красный сгусток. Он не упал на пол, а нехотя, очень медленно опускался и при этом увеличивался в размерах, впитывая пыльцу и постепенно меняя цвет.
Потом снижение прекратилось. Раздутая пурпурная капля, словно в сомнениях, застыла над простыней. Народ затаил дыхание, ожидая, что кровь вот-вот сорвется на полотно. Все были готовы читать узоры, которые там возникнут.
Но вместо этого сгусток пополз наверх.
В толпе испуганно вскрикнули.
Пульсирующий клубок поднялся над нашими головами. Люди следили за ним, заслоняясь ладонями от слепящего солнца.
Несколько секунд ничего не происходило, а потом вдруг ветер, опомнившись, оглушительно взвыл и швырнул сгусток крови на белый парус.
Клякса на парусине начала расползаться; лучи ее изламывались и пересекались друг с другом. Стало понятно, что пурпурные разводы складываются в буквы. На светлом полотнище было начертано единственное слово: ЖИВИ.
2
Горячий ветер моментально высушил кровь. Кляксы потемнели и утратили яркость. Спустя минуту они выглядели уже застарелыми, как будто появились задолго до начала нашего рейса. Было тихо. Люди застыли, пытаясь прийти в себя. Матрос, стоящий рядом со мной, прижимал ладонь к шее между грудиной и кадыком – характерный жест в попытке уберечь душу. Он неотрывно смотрел на парус и шевелил губами. Кажется, читал про себя «Огонь милосердный».
Первой не выдержала бойкая барышня.
– Живи? – прочла она вслух с недоумением в голосе. – Господа, но что это должно означать?
Все, наконец, встряхнулись и начали переглядываться, словно эта реплика сняла колдовское оцепенение.
– Я полагаю, – купец задумчиво потер подбородок, – что послание адресовано кому-то из нас. Одному конкретному человеку. И будет понятно только ему.
– Кому именно?
– Не знаю. Но вряд ли он или она заявит об этом во всеуслышание.
А дядя, судя по всему, не дурак. Я-то как раз догадываюсь, к кому обращен призыв, – присутствие моей крови в гадальном шаре не могло пройти без последствий. Но содержание мне, если честно, не очень нравится. Живи… То есть уходить мне нельзя, а значит, еще, как минимум, один цикл? Ох, как не хочется, кто бы знал… Устал я уже – сил нет. Могу и сорваться. Тьма, ну вот кто тянул за язык эту балаболку? Гадание ей подавай… Летели бы спокойно, сели бы в Белом Стане… Зашел бы напоследок в кабак – сегодня хозяева все лучшее выставят… В общем, нашел бы, чем заняться до вечера… А дальше… Да уж, дальше не самая приятная часть…
Или, может, я неправильно толкую послание? Да нет, пожалуй, все очевидно – ничего другого в голову не приходит.
– Но как же так? – Барышня чуть не плакала от обиды. – Мы же все гадали, это нечестно! И вообще, почему вдруг буквы? Никогда ведь такого не было! Господа, ну скажите же, не молчите!
– Вы правы, сударыня, – пожал плечами купец. – Я тоже не помню, чтобы знаки складывались в осмысленные слова. Но я застал только обычные циклы. Когда в последний раз сменялся большой, я еще лежал в колыбели. Может быть, кто-то более опытный?
Все, не сговариваясь, посмотрели на опекуншу, но та сохранила ледяное молчание. Капитан кашлянул:
– Итак, господа. Обычай мы соблюли. Возвращаемся к насущным проблемам. После посадки все покидают борт. Это, я надеюсь, понятно? Рядом с причалом есть несколько постоялых дворов. Там можно переждать с комфортом. Если все закончится ночью, и корабль… – Он на мгновение запнулся, и мне показалось, что палуба под ногами едва ощутимо дрогнула. – …Так вот, если корабль будет готов, то завтра стартуем в полдень. Задержку постараемся наверстать…
Когда впереди показались городские постройки, солнце уже заметно сместилось к западу. Но зной не желал отступать – наоборот, он стал почти осязаемым. Даже ветер ослаб, как будто увяз в загустевшем воздухе. Марева бродили над степью, и очертания города дрожали, словно мираж. Остров, затерянный в белом ковыльном море…
Матросы засуетились, спеша убрать паруса. Корабль замедлил ход. Теперь предстояло самое сложное.
Капитан подошел к носовой фигуре в виде летучего змея. Казалось, змей прорастает прямо из корабля, из верхней части форштевня, вытягивая шею вперед. В деревянной шкуре мерцали фиолетовые прожилки – вкрапления живого металла. Впрочем, прожилки эти заметно потускнели от времени. Корабль-ящер был стар – даже старше, пожалуй, чем опекунша-мумия, хоть и сложно в это поверить.