Итак, предназначаемые для захоронения предметы разбивали сознательно. Дело в том, что могильные предметы приобретают знак собственности умершего, благодаря их тщательному, упорядоченному уничтожению. Каким именно образом разбитые предметы могут быть полезны для умершего – это вопрос, который, вероятно, не возникает в большинстве случаев. Но когда это происходит, ответ может быть примерно таким: Абенгья (Abengya), представители народа гаро в Бенгалии, оставляют на могиле кремированной девушки не только еду, но и разбитые глиняные сосуды. Целые сосуды, по их поверьям, не принесут пользы умершей; она могла использовать только разбитые вещи, осколки которых воссоединялись и образовывали целые емкости для ее загробных нужд[140].
Здесь как бы просвечивает идея о том, что как природа мертвых отличается от природы человека, так и жизнь в их царстве должна подчиняться другим законам. Однако главным мотивом уничтожения посуды, вероятно, является идея табу; с помощью такого своеобразного клейма человек гарантирует себе возможность легко избегать объектов мира мертвых. Сартори близок к этой точке зрения, когда пишет: «Для живых черепки на могиле представляют собой точный знак разделения и символическую преграду между здравствующими и умершими[141]». Но в его тезисе недостаточно резко выделен тот факт, что когда черепки оставляют в гробнице или вне ее, основное внимание уделено не самому разрушению, а определенному результату этого действия; нас интересует именно то, что получают в результате разрушения.
Если кубки бьют не во время погребения, а в момент выноса трупа, то в основе этого действия может лежать другой смысл. Когда китайцы в Южном Шаньдуне выносят гроб с покойником, старший сын покойного идет впереди, держа в руке кувшин с водой, и как только гроб опускают на опору для переноски, сын умершего бросает кувшин о землю, чтобы он разбился на мелкие осколки. Евреи юга России обычно ломали шесты, на которых несли покойника к могиле, и бросали их в могилу. Якуты ломают инструменты, которые использовали для погребения, а чукчи убивают оленей, на которых везли труп, и рубят похоронные нарты[142]. Этот обычай поразительно похож на шведскую погребальную традицию, описанную Л. Хагберг в ее монументальном труде: если основание гроба или плита под телом не обрушались, когда раскапывали захоронение, то кто-нибудь из присутствующих или носильщиков всегда старался скинуть эту часть погребения вниз, чтобы она лежала на дне могилы, пока все не покинут [потревоженное] место погребения.
В Бингсё (Даларна, Швеция), где гроб по старому обычаю ставили на длинные сани, их обязательно опрокидывали. «Это обязательное правило», – утверждали местные. «Я часто бывал на похоронах, – сказал один старый шведский крестьянин, – и всегда погребальные сани переворачивали».
Один старик в Готланде взял со своих родственников обещание, что когда он умрет и гроб с ним будут выносить, следует опрокинуть козлы, на которых его гроб стоял, иначе он останется «маяться на этом свете[143]».
В таких случаях логичным будет видеть в этом обычае защитный ритуал; намерение состоит в том, чтобы сделать зловредные силы безвредными, разорвав любую связь между ними и живыми людьми. В других обстоятельствах процедура могла возникнуть из бессознательной потребности сделать что-то в критический момент, чтобы, так сказать, отвлечь явленную в факте смерти силу и помочь жизни преодолеть опасные повороты ее потока. Деятельный человек не может сложа руки наблюдать за катастрофой. Даже если он не знает конкретного средства против опасности, он делает что угодно, чтобы освободить себя от гнета ситуации. В «Сказках тысячи и одной ночи» при известии о смерти мужа женщина бьет домашнюю утварь друг о друга, срывает со стен полки, разбивает окна и решетки. Женщина племени даяков (о. Борнео) пришла в ярость после смерти одиннадцатилетней дочери: горюющая мать разбила все тарелки, миски и другие хрупкие предметы, которые попались ей под руку[144].