Там, где развился более богатый культ воды, мы встречаем две идеи, которые идут бок о бок. С одной стороны, мы видим почитание воды как таковой, с другой – поклонение духу воды. То, что последняя концепция может быть очень «примитивной», древней, показывают, например, исследования, проведенные Уно Хольмбергом («Харва») о водных божествах финно-угорских народов: «Там, где лучше всего сохранилась первоначальная концепция, а именно у саамов, остяков и вогулов, живущих вдоль реки Обь, воде поклоняются как отдельному духу-хранителю[158]».
Однако в данном контексте совершенно неправильно говорить об «одушевлении» воды. Бог – это река; конкретно и осязаемо река представляет сущность своей стихии, она сама – наполненный силой образ, который не надуман, а явлен нам в переживании. Если бы народный материал, подобный тому, что мы видим в скандинавской культуре, можно было бы применить к греческому язычеству, то мы, вероятно, увидели бы его красочный мир весенних нимф и водных божеств, созданный в пережитых ситуациях, встречах с явленным миром.
Однако ни более поздние народные поверья, ни параллели у других народов не могут доказать наличие веры в весенних богов на доисторическом Севере. И хотя мы не отвергаем возможность такой концепции, мы опираемся не только на культ родников бронзового века, но и на доказательства недавних исследований о том, что этот период также знал персонифицированных богов.
За богатым культом солнца бронзового века начала вырисовываться фигура бога солнца. Мы не имеем в виду колесообразные символы наскальных рисунков, которые могут означать, что солнце представляли в виде катящегося по небу колеса. Еще меньше мы полагаемся на «солнечную колесницу» из Трундхольма, которая позволяет сказать лишь то, что объектом поклонения было именно светило, а не персонифицированное божество солнца.
Однако изображение на недавно обнаруженном лезвии позднего бронзового века из окрестностей Бремена является убедительным: человеческая фигура с коротким веслом в одной руке сидит на корабле с декоративно изогнутыми кормами, которые в то время было принято задирать вверх. Перед кормой плывут рыбы; на корабле перед человеческой фигурой – вздыбленный солнечный конь[159].
То, что главная фигура – это персонифицированный бог солнца в человеческом облике, однозначно доказывает его сияющая голова[160]. Он изображен в церемониальной коленопреклоненной позе, которую мы также знаем по женским фигурам Фаардал и Фангел (Faardal, Fangel). Он совершает свое путешествие на корабле, но вместе с ним на борту изображен его конь, в образе которого в древности представляли себе солнечный диск. Эта композиция ценна с точки зрения истории религии. Она говорит нам о том, что, возможно, некоторые наскальные рисунки следует понимать как изображения воплощенного в иных формах светила, иногда к тому же и вооруженного[161].
Здесь можно проследить одно изменение религиозного характера, хотя его исходная точка была еще дорелигиозной. Действительно, ритуальные действия наших предков относили к народным обычаям по принципу подобия. Их часто причисляли к магии и ставили на более низкую ступень по сравнению с религиозными действиями. При этом, однако, забывают о том, что магия – это религия, потому что она связана с «силами». В магическом культе также фактическим действующим участником является не человек или группа людей, а священная сила, которая делает «безбожный» акт религиозным. В процессии, которая предполагает установку и шествие с образом солнечного диска, священное буквально становится мобильным, то есть приводится в движение. Благодаря этому его сила распространяется на определенную территорию[162]. Мы можем примерно представить глубины священного трепета и благочестивого возвышения духа, открывающиеся нашим предкам из бронзового века во время такого обхода и последующего воздвижения образов солнца, стоит нам только представить себе католическую процессию обхода полей, которую никто не назовет просто магическим ритуалом.
На вопрос о том, обожествляли ли люди бронзового века источники и родники в качестве отдельных божеств, нельзя ответить только по факту жертвоприношений возле этих мест. С другой стороны, сами жертвоприношения, безусловно, свидетельствуют о почитании целебных источников. Если бы речь шла только о единичном случае, можно было бы понять нежелание некоторых исследователей согласиться с этим. Но в связи с быстрым увеличением количества этнографического материала сомнение в этом уже снято с повестки.
159
Joh. Brondsted: Danmarks Oldtid II, S. 275. Ders. Verf.: Bronzealderens Soldyrkelse, 1938. S. 95, H. Jacob-Friesen: Herausbildung und Kulturhöhe der Urgermanen, 1936, S. 34.