Миф о добыче меда поэзии, переданный в «Речах Высокого» (104—110) и у Снорри (SnE 83—85), рождается из такого же ощущения. Согласно обоим источникам, Один украл мед у великана Гуттунга (т.ж. см. Суттунг, прим. пер.), дочь которого он уговорил дать ему выпить из сосудов с зельем. Название этого зелья, Одрерир, Odrorir, показывает, что мы имеем дело с опьяняющим зельем, которое вводит людей в экстатическое состояние; и даже само это слово означает «то, что приводит дух в движение». Как указал Фр. фон дер Ляйен[42] и подробно – независимо от него[43] – показал А. Ольрик, миф «Мете Суттунг» – это повествование о меде поэзии, который похищает Один, которое является лишь одним из вариантов восточноевропейской поэмы об умыкании живой воды. В первоначальной версии он рассказывает о переданной в дар человеку воде, которую великан и его дочери хранили в горшках, а те были спрятаны в горе; герой превращался в птицу, глотал, уносил и сплевывал эту воду в другой сосуд[44].
Так что если первобытные мифы повествуют об изначальном происхождении воды, то норвежские мифы обращаются к другому плану: в них мед поэзии (Mete Suttung) – это драгоценный божественный напиток. Ольрик обращает внимание на соответствующий миф в ведических песнях. Опьяняющий напиток и самое благородное жертвоприношение индийцев, сома была скрыта в горе, но бог Индра принес ее остальным богам, обратившись в сокола.
Точно так же Один в образе орла несет богам украденный с горы мед[45]. Ольрик считает, что сходство между обеими историями настолько велико, что их следует рассматривать как две формы одного и того же мифа. Этот первобытный миф, скорее всего, восходит к общим прародителям индийских и скандинавских народов.
В этой арийской группе мифов похищенный мед богов играет ту же роль, что и украденная вода в сказках менее развитых культур. Однако индоевропейская версия мифа предполагает более сложный мир богов и соответствующую систему их почитания, чем у менее развитых культур. И опьяняющий, возбуждающий дух напиток был отмечен как особенно связанный с божественным[46].
Пьянящее зелье также вдохновляло и индийцев, и германские племена на глубоко родственные мысли и поэзию. Яркую параллель индийской идее и божестве Сомы можно найти в скандинавском мифе о Квасире (Kvasir), согласно которому Асы и Ваны плюнули в сосуд и из смешавшейся слюны создали человека – Квасира. Квасир, однако, не что иное, как название сброженного из ягод зелья (ср. норвежский kvase, русский квас).
Этот миф уходит корнями в доисторический метод пережевывания частей растения и выплевывания смешанной со слюной мякоти в сосуд[47]. Кстати, примечательно, что вино, которое индийцы сделали монополией, у северных наций выполняет аналогичную функцию и для богов. «Но к войнам привыкший, оружием славный, жив Один вином – и только», – говорится в «Речах Гримнира» (Grimnismal). Это объясняется редкостью такого напитка в германском культурном мире. Популярным напитком в праздничные дни был мед; а редкое и дорогое вино предназначалось для высшего божества, воспринималось как его ежедневная пища.
В последние десятилетия целая плеяда исследователей с поразительной изобретательностью пыталась обнаружить восточное влияние на северное язычество. Оставляя в стороне этот вопрос (который, на наш взгляд, не так уж интересен и значим, поскольку в большинстве случаев заимствованный материал сможет затронуть лишь внешние проявления религиозной жизни), мы хотим напомнить о том, что лингвистически доказано, что Met, напиток из меда – это индоевропейское опьяняющее зелье. Это слово встречается у индийцев, греков, кельтов, балтийских славян и у германских народов[48]. То, что оно принадлежит к очень древнему пласту индо-германского языка, видно из того, что оно встречается и в языке финно-угорских первобытных племен[49]. И если название индийской Сомы (санскр. madhu) буквально указывает на то, что это медовый отвар, то это обстоятельство также проясняет приведенные выше доводы; в Пенджабе, где индийцы поселились уже за несколько тысячелетий до нашей эры, медоносная пчела была неизвестна[50].
Через миф о похищении меда мы можем понять, как сильно наши предки ценили этот пьянящий напиток. Это дар Одина человечеству. Скальды называли его «добром, что Один умыкнул в давние времена из Йотунхейма», или «летел он, неся его из глубоких долин Сурта». Это было «нутряное море Сурта» (das Brustmeer Surts); раньше это было «зелье гномов, мед йотунов[51]». Как Прометей добыл огонь для людей, так и Один похитил согревающее и обжигающее пьянящее зелье для тех, кто был ему верен. Этот бог лучше всех осознавал ценность такого дара: он сам пил мед – так он сформировался и обрел мудрость. Ни один народ не выразил эту одновременно болезненную и радостную связь между опьянением, экстатическим восторгом и поэзией в более ясных словах, чем наши предки. В воображении древнего человека мед был не чем иным, как пробуждающим богов нектаром. Скальды назвали его «медом поэзии», и поэтому поэзию также называли «Vidurspysi» или «Yggs full[52]». Поэтому было бы опрометчиво односторонне описывать хорошо известную тягу викингов к вину как животное пьянство. Согласно франкской поэзии, вино считалось божественным напитком, который рассеивает печали, развязывает язык, отвращает болезни и опасности[53]. В похожих выражениях, как мы уже видели, норвежские поэты восхваляли действие меда.
47
R. Stübe in Festschrift Mogk 1924, S. 500 – 509. E. Mogk in F. F. C. 51, 1923, S. 25. N. Ödeen in Festschrift Kock, 1928, S. 294 – 303.