Сётаро Ясуока
Дурная компания
Это было время, когда события на материке, в Китае, становились печальной реальностью повседневной жизни, а у нас, вчерашних школьников, с физиономий стали исчезать юношеские прыщи. Наступили мои первые каникулы после поступления на подготовительное отделение университета. Отклонив предложение одноклассника Синго Курата поехать с ним на его родину, на Хоккайдо, я остался дома и аккуратно ходил на курсы французского языка на Канда, что было, в общем-то, пустой тратой времени.
Войдя в тот день в аудиторию, я увидел, что мое обычное место в первом ряду занято чьими-то вещами. Оно, разумеется, не было закреплено лично за мной, но я тем не менее отодвинул чужие вещи и сел. Потом отправился в коридор покурить. Когда пришла преподавательница, я вернулся в аудиторию – смотрю, на моем месте уже устроился щуплый парень в голубой рубахи. Сразу было ясно: слабак – из свободного воротника висевшей на нем мешком рубашки торчала тоненькая шея, казалось, что на нем не рубаха, а передник; от этого он выглядел еще нахальнее. Я подошел и рывком схватил со стола свои учебники, но это никак на него не подействовало, меня же взбесил непропорционально длинный нос повернутого ко мне в профиль лица. Продолжая злиться, я сел за самый дальний стол, хотя рядом было свободное место. Наконец преподавательница стала проверять присутствующих. Ученик, которого она вызывала, должен был ответить «презан» [1].
Рыжая худенькая преподавательница, мадемуазель Ле Форк, глядя на учеников сквозь очки, вызвала: «Мсье Фудзии». Вскочил тот самый парень в голубой рубахе.
– Же ву репон! [2] – крикнул он, растягивая слова, и по-женски манерно сел на место.
Этот странный ответ нарушил гармонию, царящую обычно в учебной аудитории. Парень сжался, точно птица в гнезде, уши у него покраснели. «Вот идиотина!» – прошептал я про себя.
Позже Комахико Фудзии говорил, что ему хотелось тогда привлечь к себе внимание мадемуазель Ле Форк. Я очень удивился. Эта самая Ле Форк была некрасивая, зловредная особа лет тридцати пяти.
Через несколько дней, возвращаясь на электричке домой, я совершенно случайно оказался в одном вагоне с Фудзии. И был поражен, когда он, приветливо улыбаясь, будто только и ждал этой встречи, сел рядом со мной. В нос мне ударил какой-то странный запах. Фудзии слишком уж приветливо заговорил со мной, при этом он беспрерывно двигался, размахивал руками, отчего перед глазами мелькала внутренняя сторона манжетов – таких черных я в жизни не видал, – а неприятный запах становился все ощутимей. Думая лишь о том, как бы поскорее избавиться от Фудзии, я спросил:
– Где ты живешь?
– В Симокитадзава.
Вот не повезло – за одну остановку до моей. Он подробно и нудно рассказывал, что родился в Синыйджу, в Корее, а сейчас живет один в комнате, которую снимает брат – студент медицинского факультета, уехавший на каникулы домой; что в Токио он впервые, а учится в колледже в Киото. Слушая его, я слегка кивал, а он терся коленом о мою ногу и всякий раз, когда наклонялся ко мне, в нос ударял запах прокисшего лука… Я уже забыл о той своей враждебности, которую испытывал к нему несколько дней назад, когда он занял мое место, и думал лишь о том, как отвязаться от этого человека, распространявшего такой отвратительный запах… Перед Симокитадзава он вдруг переменил тему и спросил:
– Не знаешь, кто такой Курт Вейль?
Мне было приятно услышать от него эти слова. В то время такой вопрос, как никакой другой, был способен наполнить мое сердце гордостью. Я тут же стал рассказывать ему о композиторе, написавшем «Трехгрошовую оперу». Впервые за все время нашего пути он превратился в слушателя, но по-прежнему ни минуты не мог усидеть спокойно. Приблизив ухо чуть ли не к самым моим губам, он в ответ на каждое мое слово то вертел головой из стороны в сторону, то согласно кивал. Умолкнув, я теперь уже не испытывал желания поскорее отделаться от него. Наоборот, мне хотелось похвастать «Пур ву» – этот журнал бывает очень трудно достать, – театральными программками и фотокарточками актеров, которые я собирал еще со школьной скамьи, и поэтому, когда он выходил из вагона, я пригласил его зайти ко мне домой. Ответ его был совершенно неожиданным.
– Мне неловко идти к тебе домой, – сказал он, заливаясь краской и беспомощно улыбаясь. – Лучше приходи ко мне. Я живу вон там, – указал он пальцем на видневшееся в окне небольшое строение.
Смутившись, я пообещал как-нибудь зайти. Наш договор не показался мне тогда таким уж серьезным.
Когда я пришел домой, у нас сидела моя двоюродная сестра, жившая в Тёфу. После своей недавней помолвки она стала очень редко бывать у нас, не то что раньше. В моих глазах сестра с тех пор выглядела зрелой женщиной. И всякий раз, когда она приходила к нам, я передразнивал провинциальный говор ее жениха О-куна, его манеру есть и кланяться – в общем, делал все, чтобы позлить ее. Не знаю почему, но чем явственнее на лице ее проступало недовольство, тем большую, просто непередаваемую радость испытывал я…
На следующий день, как только я вошел в аудиторию, ко мне подлетел Фудзии.
– Почему не пришел вчера? – спросил он. Я промолчал. – А я ждал тебя, купил яблок, бананов. – Он не отрываясь смотрел на меня снизу вверх. Это выглядело комично. Мне хотелось рассмеяться, но смеха не получилось. В его взгляде появилось нечто неведомое мне, какое-то безразличие. Бормоча что-то невразумительное, я ругал себя за то, что из-за какой-то девчонки впервые в жизни не сдержал обещания, данного товарищу. Наконец, собравшись с духом, сказал:
– Мать заболела – вот и не смог прийти.
Устыдившись своего вранья, я после занятий отправился прямо к нему. Как ни странно, с того дня я ни разу не ощущал исходившего от него отвратительного запаха.