Йельм чувствовал, что устал. И не удержался от вопроса:
— Ради каких идеалов вы работаете? Какую жизнь защищаете при помощи насилия?
— Жизнь, которой живете вы, — ответил Дженнингс, не раздумывая. — Не я, а вы. У меня жизни нет. Я умер во Вьетнаме. Вы думаете, ваши свободы и привилегии даются вам просто так? Думаете, Швеция нейтральна и находится вне альянсов?
Он сделал паузу, разглядывая стену, потом перевел взгляд на Нурландера. Во взгляде Нурландера читалась неприкрытая ненависть, но Дженнингсу это было не в новинку, и он сделал вид, что ничего не замечает.
— Где Гуннар Нюберг? — вдруг спросил он.
— Лечит сломанную руку. А что?
— Меня еще никому не удавалось сбить с ног. И так обмануть. Я принял его за простака.
— Он переживает за Бенни Лундберга. Он сидел с Бенни, когда тот нечеловечески страдал. Его тепло спасло Бенни жизнь. Но вам это, наверно, трудно понять.
— Тепло спасает лучше, чем холод. Но холод тоже иногда нужен. Иначе на земле воцарится вечный холод.
— Это и есть причина вашего интереса к Линдбергеру? Вечный холод? Атомное оружие? Химическое оружие? Биологическое? Или причина — “Линк коуп”? Компьютеры? Системы управления атомным оружием? Саудовская Аравия?
Дженнингс улыбнулся своим мыслям. Похоже, ему, несмотря ни на что, нравилась шведская полиция, особенно Пауль Йельм.
— Я все еще не принял окончательного решения. Я бы мог попросить вас связаться с одной инстанцией, но пока не буду этого делать. Это рискованно.
— Вы понимаете, что за вами числится двадцать убийств и одно покушение на убийство? Вы преступник. Враг человечества. Вы разрушали чувство достоинства, которое воспитывалось в людях тысячелетиями. Или вы думаете, что можете в любой момент отсюда уйти? Выбираете момент, чтобы встать со стула, освободиться от наручников и свернуть мне шею?
Дженнингс снова улыбнулся своей особенной, не доходящей до глаз улыбкой.
— Люди не должны превращать других людей в машины для убийства.
Йельм и Хультин переглянулись. Им вдруг сделалось страшно. Рядом с ними была машина для убийства, которую сдерживали только тонкие железные кольца наручников.
— Вы не убиваете полицейских, — твердо произнес Йельм.
— В каждой ситуации я взвешиваю плюсы и минусы. Побеждает та альтернатива, где больше плюсов. Если бы я убил этого полицейского, вы бы не обращались сегодня со мной так мягко. И тогда у нас возникли бы проблемы.
— Еще скажите, что заранее готовились попасть в тюрьму!
— Эту возможность я не исключал, хотя в моем списке альтернатив она находилась на пятнадцатом месте. А после прихода Нюберга — на семнадцатом. Потому-то я и оказался не готов. Операция была проведена блестяще.
Дженнингс опять закрыл глаза и взвесил все “за” и “против”. Потом сделал молниеносное движение и освободился от наручников.
Первым выхватил пистолет Чавес. Хольм была второй. Нурландер третьим. Сёдерстедт промедлил. Хультин и Йельм не двигались.
— Хорошая реакция, — сказал Дженнингс и указал на Чавеса. — Как вас зовут?
Чавес и Нурландер подошли к нему с поднятыми пистолетами. Йельм на всякий случай тоже поднял свой пистолет. Все трое держали Дженнингса под прицелом, пока Хольм и Сёдерстедт застегивали наручники, на этот раз гораздо крепче.
— Я прошел месячный курс избавления от наручников, — спокойно объяснил Дженнингс. — Так что будет лучше, если мы постараемся понять друг друга.
— Ладно, — сказал Йельм. — Будем считать, вы свой ход сделали. И как же выглядели ваши плюсы и минусы в апреле восемьдесят третьего?
Дженнингс быстро что-то прикинул в уме. Потом улыбнулся. Но улыбка тут же пропала.
— Я понял, — сказал он.
— Что вы поняли?
— Что вы неплохой полицейский, Пауль Йельм. Очень неплохой.
— Почему вы написали письмо жене?
— Слабость, — безразлично ответил Дженнингс. — Чистый минус. Но последний.
— А как же эпизод с Нюбергом?
— Это мы еще увидим, — загадочно ответил Дженнингс.
— Мы нашли письмо почти полностью сожженным в квартире Ламара.
— Тогда вы и узнали мое имя?
— К сожалению, нет. Иначе Бенни Лундберг не лежал бы в Каролинской больнице. Зачем вы написали свое имя? Разве не все равно было Мэри Бэт, как вы себя назвали? Вы проявили ребячество. А Ламар из-за этого приехал сюда и нашел свою смерть.
— Я прощался с теми остатками прошлой жизни, которые у меня еще сохранялись. Письмо следовало сразу сжечь. Она отомстила мне и не сожгла письмо.