Мне очень хотелось узнать, чего от меня ждет Джош, но я решил подождать, пока он сам заговорит на эту тему. Джош спросил, не желаю ли я выпить кофе, и разлил горячий черный напиток по пластиковым стаканчикам. В воздух от стаканчиков синхронно поднялись два маленьких облачка пара.
– Это место называется Клэр-Спринг, – сказал Джош. – Говорят, что колодец вырыл французский авантюрист по имени Роджер. Он торговал пушниной с алгонкинами. У него была тайная возлюбленная – Клэр, шестнадцатилетняя дочь акадского торговца[2]. По легенде, Роджер погиб во время франко-индейской войны, когда акадийцев выгнали из этого региона англичане. Клэр отказалась уезжать и в поисках своего возлюбленного пришла на это место. Здесь она и умерла от голода, а колодец теперь носит ее имя.
Джош отпил кофе и продолжил:
– Думаю, пришло время и мне рассказать немного о себе. Я родился в Нью-Йорке, в богатой семье. Мой отец, Салем Флейшер, выпускник Гарварда, герой Второй мировой войны. В пятидесятых он стал одним из самых уважаемых адвокатов нью-йоркской коллегии. Моя мать из семьи Резерфордов, которые сколотили свое состояние на железных дорогах. Я обучался в Колумбийской подготовительной и грамматической школе, а когда мне только-только исполнилось восемнадцать, мои родители погибли в автокатастрофе во Флориде. Они были полны сил и относительно молоды, их внезапный уход потряс меня. Долгие месяцы я не мог прийти в себя. Я вдруг понял, что у меня никого нет. Единственный наследник огромного состояния, я по завещанию отца должен был вступить в права наследства по достижении двадцати одного года.
Я нарушил семейную традицию и не стал поступать в Гарвард. Выбрал Принстон – он привлекал меня своей открытостью и либеральным подходом. Как и многие молодые люди в те годы, я был горячий и дерзкий, меня не покидало ощущение, что нас всех ждут крутые перемены. Я принял участие в нескольких маршах, но быстро понял: все то, что могло быть интересным в шестидесятые, измельчало, остались только порочный снобизм, промискуитет и врожденная лень, замаскированные под протест.
Сейчас модно обвинять бэби-бумеров в наивности и мотовстве. Но нам просто было хорошо в наших общежитиях, в наших кампусах, нам нравились наши красивые машины, и мы не хотели, чтобы кто-то отнял наше благополучие и отослал нас умирать на рисовые поля в Азию, не дав насладиться благоденствием в Америке.
Естественно, я сейчас говорю о себе.
Другие думали, что смогут добиться перемен, что бы это ни значило. Они писали петиции, устраивали беспорядки. Должен признать, я не был в их числе, вероятно, потому, что был слишком богат, ленив и склонен к созерцанию. Меня больше заботил успех у девушек, а это не способствует увлечению левыми идеями, за которыми, на мой взгляд, всегда кроется определенная доля личной фрустрации. В то время мы чуть ли не стыдились своего богатства и старались всячески его скрывать. Тогда в моде был тип рабочего, который хранит тяжким трудом заработанные деньги не в бумажнике, а в кармане потертых джинсов.
Как раз из таких был Абрахам Хэйл. Я с ним познакомился на последнем курсе.
Его отец был из Портленда в Орегоне, а мать – из каджунов с берегов Атчафалайи в Луизиане. Она умерла, когда Абрахаму было всего семь или около того. Они жили в небольшом городке в двадцати милях от Батон-Руж. И жили бедно. Эйб рассказывал, что отец купил первый телевизор, когда ему было лет десять.
Мы снимали двухкомнатную квартиру в Пеннис-Нек. Хороший, тихий район. Моим предметом была английская литература, Эйба – философия.
Мы сидели на скамье в таинственном лесу уже минут десять, а у Джоша только начало восстанавливаться дыхание и слегка порозовели щеки.
– Джеймс, я рассказываю вам эту историю, потому что она связана с причиной, по которой я вас пригласил. Предисловие будет долгим, но без него не обойтись. Я надеюсь, у вас хватит терпения и вы внимательно меня выслушаете.
– В моей профессии гораздо важнее слушать, а не говорить, – ответил я. – Ключ к пониманию зачастую кроется в банальных на первый взгляд ремарках, в рассказе о поездке по магазинам или в описании любимого свитера.
– Это правда. Видите ли, именно с Эйбом в Париже, уже после университета, я пережил событие, которое в определенном смысле повлияло на всю мою жизнь.
Джош умолк, его лицо напряглось, как будто даже простое упоминание об этом событии пугало его. Да и имя своего друга он произносил с определенным усилием, словно опасался вызвать демона из преисподней.
2