— Понял что? — спросила Барбара.
— Что Джон Доусон мертв и его тело похоронено в фундаменте ратуши. И все эти годы его роль исполняет Кеннет Кортни.
После этих слов в комнате стало так тихо, что у меня зазвенело в ушах, как от ветра в туннеле. Первое, что я услышал, было шипение поленьев в камине; потом щелкнул предохранитель; потом через окно неожиданно донеслись отдаленные крики чаек.
— Ну и хорошо, — спокойно сказал Кеннет Кортни. В его глазах стояли слезы. — Молодец. Наконец-то.
— Полиция опознала тело, найденное в ратуше Сифилда, как Кеннета Кортни, — заявила Барбара.
— Кортни опознали по одежде, в которой он был. Сейчас они проверяют слепки с зубов Джона Доусона. Думаю, что они совпадут.
— Еще бы им не совпасть! — улыбнулся Кеннет Кортни.
Туман клубился за огромными окнами, и на миг передо мной мелькнул Капитан Привидение, ожидающий на берегу возвращения своего брата-близнеца и своей потерянной любви.
— Заткнись, — зашипела на него Барбара. — Больше ни слова.
— А что такого? Ты видишь, все выясняется. Самое малое, что мы можем сделать, — это рассказать бедному парню, где похоронен его отец.
— Мне-то откуда знать, где он похоронен.
— Следовало узнать, прежде чем мы…
— Заткнись, предупреждаю тебя.
— А иначе ты меня застрелишь? Ты прекрасно знаешь, я готов уйти в любой момент.
— И оставить меня одну в доме, полном призраков?
— Ах, вот в чем дело! Тогда, если не возражаешь, давай без угроз. И поставь, пожалуйста, пистолет на предохранитель.
Кеннет Кортни поднялся, подошел к инкрустированному столику под большим подъемным окном, взял с него бутылку виски с черно-белой этикеткой, бутылку воды и три хрустальных стакана. Он разлил виски и раздал нам.
— Это «Лафрейг», — объяснил он. — Кажется, будто пьешь горящий торф.
И одним залпом выпил свой. Слезы снова выступили у него на глазах. Он никак не мог перестать улыбаться, но улыбка была не от удовольствия, не от радости. Он казался актером без роли, самозванец в жизни, которая не была уже его жизнью. Он налил себе снова. Барбара не обращала на него внимания, но пистолет на предохранитель все же поставила. Я чувствовал, что мне не надо пить, но не мог отказаться. Вкус напитка вызвал у меня в памяти ту ночь, когда я выпивал с Томми Оуэнсом, ночь после похорон матери. Казалось, это было очень давно.
— Моего отца убил Джон Доусон, да? — спросил я ломающимся голосом.
Барбара посмотрела в свой стакан и кивнула. Я это знал уже давно, но, услышав подтверждение, понял, что все-таки питал какую-то надежду. Я сделал глоток из стакана и заговорил.
— Я не могу понять вот чего. Если Джон Доусон был готов убить моего отца, чтобы быть с моей матерью, то как он мог жить до конца жизни с женой, которую оставил, если он пролил кровь ради того, чтобы ее оставить? Нет логики.
— А он как раз думал, что у него это получится, — сказала Барбара. Она тоже начала пить, и это развязало ей язык. — Он думал, что сможет приползти ко мне назад, потому что его драгоценная Дафна его отвергла. А у меня на руках девятимесячный ребенок. Он думал, что у него есть кое-какое преимущество. Но оказалось, что нет. Ох, устала я все это носить в себе, — вырвалось у нее. — Мне тоже было тяжело все эти годы.
— Да, пожалуй, тяжелее, чем мне, — грустно сказал Кенни. — Тяжелее, чем мне.
Они обменялись взглядами и улыбками. Между ними была сильная связь — то ли любовь, то ли ненависть, то ли просто общая вина, мне было не понять; когда они стали копаться в прошлом, я понял, что делают они это не ради меня, а скорее друг для друга: прошлое им было и едой, и питьем, и сексом, для них теперь это была вся жизнь.
— Ты представь, мы переехали сюда, родился ребенок, Питер, и вдруг Джона нет рядом. Конечно, он работал, а когда появляется ребенок, для мужа остается мало места, по крайней мере, тогда было так. Скажу тебе честно, у меня не было никаких подозрений, пока эта связь не прервалась. Как-то вечером он ворвался сюда через окно, весь в слезах, и говорит мне, что встретился с твоей мамой. Я была такой глупой, я все спрашивала его: а что в этом такого, что он хочет сказать? Ну, встретился, и что? Зашел к ней на работу в «Арноттс», что ли? И ему пришлось мне все объяснить. А потом он сам выболтал, что дрался с твоим папой, и драка становилась все яростней, и кончилось тем, что он его убил.
— В смысле — это был несчастный случай?
— Он старался изобразить это так. Но все они так говорят, правда ведь? Он знал, что делал. А потом твоя мама его выставила в два счета.
— Он сказал ей, что убил папу? Как вы думаете, она знала?
— О, нет! Пойми меня правильно, пусть она уже в могиле, но я никогда не могла простить твоей маме, что она отняла у меня моего мужчину. Ей пришлось со многим мириться в твоем папе, и все же она никогда бы… она не была…
— Дафна Лоу была истинной леди, — вмешался Кортни. — Всегда такой была.
Барбара уставилась на него, сжав губы.
— Значит, Доусон вернулся к вам, — напомнил я.
— Вернулся в слезах, — продолжала она. — И моим первым импульсом было сказать ему: «Не думай об этом». Бессонные ночи, плачущий ребенок, твой мужчина немного загулял, и вот он вернулся. Но на самом деле я не могла этого так оставить. Он убил человека из-за любви. Причем не из-за любви ко мне, из-за любви к другой. Я не могла видеть его рядом с собой после этого. Не для этого я родилась, чтобы быть на вторых ролях. И откуда мне было знать, что их связь кончилась? Я начала ненавидеть ребенка, которого родила от него. И как-то вечером, когда я смотрела на эту фотографию — у нас тоже была такая, — мне пришла в голову идея.
— Она меня ждала возле моего дома, — сказал Кортни. — Я забыл, что она знала мой адрес.
— Твой адрес был написан на рождественской открытке.
— Она меня околдовала.
— Я знала, что сделала ошибку, что моим мужчиной всегда был Кенни.
— Конечно, я плохо поступил, оставил жену и ребенка, но мне было все равно. Мне было наплевать!
— Мы убили Доусона тут, около этого камина.
— Камин был другой, мы потом новый построили.
— И заново оштукатурили, и выбросили ковры, и песком чистили доски пола. Ты не представляешь, сколько было крови.
Лица их светились страстью, когда они вызвали к жизни все эти воспоминания; безумная мелодия их общего кровавого преступления звучала, как любовный дуэт.
— Помнишь, тебя стошнило, — ласково сказала Барбара Доусон Кеннету Кортни.
— Я не ожидал, что будет столько крови. Я не думал, что у меня кишка тонка. Особенно когда узнал, что он убил Имона, твоего папу. Убил моего друга. Я подумал — да, я это сделаю, — но никогда не знаешь, хватит ли мужества, пока не окажешься в нужной ситуации. Я выстрелил первым.
— А прикончить его пришлось мне.
— А потом мы все вымыли.
— Доусон говорил, что Джек Дэгг прятал тело твоего папы, так что мы снова вызвали его, чтобы он сделал то же самое. Кенни позвонил Рори и сказал, что ему нужен его брат.
— Я так нервничал, когда разговаривал по телефону, — признался Кортни. — Но с чего бы им что-то заподозрить Они привыкли делать то, что им говорят.
— А где был тогда ребенок? Питер где был? — спросил я.
Этот вопрос вызвал у Барбары раздражение:
— Здесь был, наверное.
— Он не плакал? Из-за выстрелов?
— Этот ребенок плакал всегда, из-за всего, ему не надо было для этого слышать выстрелы. Как я его оставлю, он тут же в рев. Если детей брать на руки, когда они ревут, у них появляется такая привычка.
Барбара встряхнула головой, как бы отбрасывая неудобную мысль о сыне, и снова перевела взгляд на Кортни.
— И мы надолго уехали в отпуск в Америку. А пока мы были там, Кенни поправился — сейчас он снова похудел, — и ему сделали пластическую операцию.
Кортни указал на фотографию.
— Губы сделали немного тоньше, убрали морщины вокруг глаз. Мелочи, конечно. Но когда он прибавил в весе, вот тогда стал точной копией. Я стал Джоном Доусоном.
— Ты и есть Джон Доусон, — заметила Барбара.