Разросшийся комплекс капитальных гаражей полностью закрывал собой кладбище. Он утопал в облысевших ветвистых деревьях, верхушки которых чернели в пасмурном ночном небе. Сделав несколько шагов вперед, я в нерешительности остановился. Справа от меня стоял покосившийся деревянный забор, за ним высился кран, покинутый экскаватор, и горы керамзита. Слева – охраняемая территория с железной двухметровой оградой и колючей проволокой. Я находился метрах в пятидесяти от жилых домов, огни которых еще можно было разглядеть, если повернуть голову вбок или развернуться спиной к кладбищу.
Стало жутковато, но немного успокаивало то, что где-то рядом были люди. Ведь наверняка, какой-нибудь водитель засиделся в своем гараже, а на охраняемой территории есть вооруженный сторож. Само кладбище тоже вряд ли пустует. Наверняка там бомжи, какие-нибудь сатанисты или просто бесстрашный люд, который любит втихаря пощекотать себе нервы. Да уж… в таком случае лучше блуждать в одиночестве. Невольно вспомнились слова Дениса «…или вообще в живых тебя не будет».
Я дошел до гаражей и повернул налево, идя вдоль железнодорожной линии. Вскоре постройки закончились, и показалось кладбище. Оно находилось среди деревьев, метрах в двадцати от меня. Осталось пройти высоченную, по грудь, мокрую траву, и я на месте. Единственное освещение – желтые и белые фонари возле охраняемой территории позади меня. Что дальше?
Одинокий ветер покачивал ветви деревьев с редкой листвой, отчего те скрипели и стонали. Сверчки исполняли свои ночные серенады. От любого подозрительного шороха сердце рвалось наружу. Но обидно было уходить ни с чем, и я ступил на кладбищенскую землю.
Перед тем как войти в траву, я огляделся. Глаза, за тридцать (или сколько там) минут привыкшие к полумраку, выхватывали из пустоты мутные образы: покосившиеся деревянные и металлические кресты, пеньки спиленных деревьев, которые походили на злобных псов, недостроенные гаражи из белого кирпича. Хуже всего дело обстояло с березами, которые здесь росли в большом количестве – их ветви были неразличимы в темноте, зато стволы казались человеческими силуэтами. Мутные образы расплывались во мраке, а у меня, как назло, хватало фантазии представить, что это кто-то крадется ко мне, да к тому же стонет и подвывает на ходу. Ё-моё, Вера! Где ты?
И тогда я увидел.
Слева, возле усеченной пирамидки военной могилы, сразу за кустами полыни ярко вспыхнул и заполыхал деревянный крест. Несмотря на всю сырость и промозглость, он горел ярко. На душе полегчало. Скорее всего, там меня ждет Вера! Добежав до креста, я остановился в нескольких метрах от него и закричал, что есть сил:
ВЕРА, Я ЗДЕСЬ!!!
Даже сверчки на мгновение замолчали, а деревья обратили на меня внимание. Я испугался собственного голоса, но было поздно. Теперь не только Вера знает, что «я здесь». Стало хуже, чем прежде. Пересохло во рту. Хотелось плюнуть на все и убежать из этого жуткого места прочь, но не моглось – я стоял, как вкопанный.
С трудом взяв себя в руки, я унял начинающуюся в коленках дрожь и внимательно осмотрелся. Рядом со мной, за острой оградкой, возвышалась мраморная плита, у подножья которой горела свеча. Я открыл калитку и прошел внутрь. На скамейке стояла бутылка с прикрепленной к ней запиской. Поднеся к ней зажигалку, я прочитал:
«По крестам вороны скачут,
Мальчик хочет, мальчик плачет,
Никого он не найдет,
Как заплачет, так умрет!»
Тварь! Почему она издевается надо мной? Обидно до жути – я приперся сюда ради нее, можно сказать, жизнью рисковал, думал хоть что-то получу взамен, а тут такое наплевательское отношение.
Твою мать! Я увидел, что написано на надгробии:
ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ СЫРОМЯТОВ
26.02.1982 – 23.10.2000
Мое имя, день моего рождения и дата смерти – сегодняшнее число. Сколько можно терпеть такие надругательства над собой? Схватив в руки бутылку, я со злости хотел разбить ее о могилу, но во время заметил еще одну надпись на самой этикетке:
«Чтобы стало веселее,
Захвати с собою зелье,
И испей его скорее,
Чтобы ночь была больнее».
На глаза наворачивались слезы. Эта Верочка – сука! Что она вытворяет?! Нет, не зря мне советовали от нее избавиться.
Содержимое бутылки пахло водкой. На свой страх и риск я глотнул из горла и сморщился. На самом деле водка. Причем не очень-то качественная, судя по резкому привкусу. Ничего, поди, стерплю. Обтирая рукавом губы, я громко закашлялся и потому не сразу услышал шорох позади меня. Резко обернувшись, я прислушался.
С минуту не раздавалось никаких подозрительных шумов, а потом за высокой мраморной плитой, в кустах раздался треск, и кто-то, ломая ветки, устремился ко мне. Разум отключился, и мной полностью завладел панический ужас.
Рванувшись за пределы могилы, я поскользнулся и упал в лужу, чуть было не напоровшись на оградку. Боясь даже оглянуться, я вскочил на ноги и ринулся в высокую траву. Достигнув рельсов, я споткнулся о них и рухнул наземь, больно ударившись локтем. Судя по запаху, я забрызгал себя водкой, но бутылку не разбил. Поднявшись опять, я пулей вылетел с территории кладбища и бежал до самой остановки. На мое счастье, к ней как раз подъезжала совершенно пустая маршрутка.
Усевшись в автобус, я еще долго таращил глаза в черноту за стеклом, высматривая, нет ли за мной погони. Сейчас я, наверное, сам напоминал того, кого боялся увидеть на кладбище – неопределенного серо-зеленого цвета лицо и глаза навыкате, да еще и с бутылкой в руке. Водитель, тем не менее, не удивился – видимо, и не таких приходилось подвозить в столь поздний час. По дороге домой я то и дело прикладывался к бутылке.
Руки тряслись то ли от выпитого, то ли от пережитого на кладбище, и ключ никак не хотел лезть в замочную скважину. Наконец, дверь открылась, и я с вздохом облегчения ввалился в квартиру. Возле подъезда я умудрился ступить в канаву, отчего промокли кроссовки. Я разулся, кинул куртку на пол, джемпер – на холодильник и отправился в душ и вскоре уже наслаждался потоками горячей воды. В голове пульсировала восхитительная пустота, и я даже незаметно задремал, прислонившись к стенке.
Что меня напугало, я понял не сразу. Из комнаты доносилось еле слышное позвякивание и заунывный вой наподобие звука шотландской волынки. Временами раздавались трубные, низкие стоны неизвестного мне инструмента.
– Вера? – сдавленно крикнул я.
Никто не отвечал. Покачиваясь и не выпуская душ из рук, я отдернул занавеску.
Моей одежды не было на месте. На крючке возле двери висел черный длиннополый халат с капюшоном. Он был из плотного, тяжелого материала и, на самом деле, больше смахивал на балахон.
Взгляд скользнул вниз – я выронил душ, и меня чуть не стошнило на шторку. Возле халата, на стиральной машине, стоящей у двери, лежал красно-черный кусочек мяса, а сама машина была обильно забрызгана кровью. В глазах чуть прояснилось, и я понял, что это отрубленная голова курицы. Точнее, петуха, черного петуха. Наверное, мое лицо в ту секунду приобрело цвет ванны или, пуще того, слилось с полупрозрачной шторкой.
– ВЕРА!! – опять выкрикнул я и вылез из душа.
А может, это вовсе не Вера? Неужели она способна на такое? «…сойдешь с ума или вообще в живых тебя не будет…». Опять Денис – как в воду глядел.
Я принялся поспешно одеваться. В капюшоне рясы (да, это точно называется рясой) я обнаружил записку:
«Одевай балахончик,
Да накинь капюшончик,
И скорее, мой мальчик,
Прыгай ко мне».
Свихнулась, долбанутая эта Вера. Совсем голова не варит. Но все-таки, это была она, я узнал ее почерк.