— Так ведь он не может сказать то, чего сам не знает, верно?
— Оставь эту чушь для присяжных. — Майк похлопал Лема по спине. — И особо не наседай на нее, мистер Три Довода. Ты же знаешь, Куп не любит проигрывать.
Прозвище Три Довода Лем Хауэлл получил из-за своей привычки давать всему тройное определение. На вчерашнем слушании, например, он назвал дело «на редкость непрочной, рвущейся, как папиросная бумага, хилой паутиной измышлений». А своего подзащитного — «ни в чем не повинным, ложно обвиненным и ужасно расстроенным».
Вернулся с наполненным графином Арти Трамм.
— Стороны готовы?
Я кивнула, Лем бросил краткое:
— Да, сэр.
Трамм отпер дверь зарешеченной комнатушки, где временно находился Брендан Квиллиан. Его доставили сюда из «Могильника» (так называют в просторечии нью-йоркскую тюрьму). При этом охранник снял с него наручники, дабы присяжные не догадались, что рассмотрения дела Брендан дожидался в заключении.
Сегодня на обвиняемом был элегантный костюм от Бриони. Он был высокий, как Майк Чапмен, но более плотного телосложения, а в каштановой шевелюре его виднелись седые пряди, хотя ему только недавно исполнилось тридцать пять. Проходя по залу суда, он так и буравил меня взглядом, который казался зловещим оттого, что правый глаз его из-за травмы, полученной в детстве, сильно косил.
— Я открываю двери, Майк, — сообщил Арти.
— Ставлю на тебя, малыш, — шепнул мне Майк. — Постарайся их убедить, хорошо?
И он направился к дверям, сказав на прощание:
— Увидимся в перерыве.
Первые пять репортеров выстроились в очередь к Хауэллу. Окружной прокурор Пол Батталья установил строгое правило, запрещавшее обвинителям разговаривать с журналистами вплоть до завершения процесса. А вот из Лема Хауэлла, начиная с этой минуты и вплоть до вынесения приговора, слова будут литься как из рога изобилия. Что ж, мне оставалось только смириться с этим и молча сидеть за столом.
— Положите все газеты и журналы под стулья, — громовым голосом потребовал Трамм, обращаясь к публике, наполнившей зал. — Продукты и напитки убрать, мобильные телефоны отключить. Соблюдайте тишину. Всем встать, председательствующий — достопочтенный Фредерик Герц.
Дверь судейской гардеробной отворилась, и Герц, сохраняя на лице выражение суровости, прошествовал к своему месту.
— Доброе утро, мисс Купер, мистер Хауэлл.
— Доброе утро, ваша честь, — хором ответили мы.
Секретарь суда Джонетта Первис объявила:
— Обвиняемый и его защитник присутствуют, помощник окружного прокурора присутствует. Можно пригласить присяжных, ваша честь?
— Вы готовы к слушанию дела? Никаких предварительных пожеланий?
— Готова, — ответила я и потянулась к толстой лиловой папке.
Арти открыл еще одну дверь, находящуюся рядом со скамьей присяжных.
— В зал входят присяжные.
Шестнадцать человек — двенадцать избранных присяжных заседателей и четверо запасных — уселись в два ряда в непосредственной близости от моего стола.
Трудно было представить себе, как могли они выполнить приказ судьи не слушать телепередач и не читать статей, посвященных нашему делу. В то утро крупный заголовок в «Нью-Йорк пост»: «„М“ ОЗНАЧАЕТ „МАГНАТ“: МУЖЕНЕК НАНИМАЕТ УБИЙЦУ» — можно было увидеть во всех киосках на улицах и в метро.
Я открыла папку и удивилась, обнаружив в ней маленький желтый, исписанный рукой Лема листок бумаги — должно быть, Лем сунул его туда, когда здоровался со мной. «Алекс, если ты помнишь хотя бы половину того, чему я тебя учил, не начинай с Кейт».
Герц, обведя взглядом зал, указал на меня своим судейским молотком:
— Вызывайте первого свидетеля, мисс Купер.
В горле у меня пересохло, и, даже не глядя в сторону Лема, я заранее знала, что он торжествует: одно очко он уже выиграл.
— Будьте добры, назовите присяжным ваше полное имя.
— Кэтрин Мид. Для друзей — Кейт.
Я стояла у самого конца скамьи присяжных, стараясь привлечь к себе взгляд Кейт Мид.
— Сколько вам лет, миссис Мид?
— Тридцать четыре года.
— Вы замужем или одиноки?
— Замужем. Моего мужа зовут Престон Мид, он банкир.
Для присяжных эта дамочка явно была человеком другого, далекого от них мира. Все эти девять мужчин и три женщины были простые нью-йоркские работяги — белые, черные, латиноамериканцы и азиаты в возрасте от двадцати семи до шестидесяти двух лет. Они с любопытством смотрели на ухоженное лицо Кейт, на ее рыжеватые, удерживаемые черепаховым обручем волосы. Бледно-розовый костюм моей свидетельницы казался таким же строгим и несминаемым, как она сама.