Z тасует свою колоду Таро.
Ага, вот она, сумочка. Старая заслуженная суменция, потрепанный ветеран стольких безумных поездок. Удивительно, как она еще держится – даже при помощи трех рулонов широкого скотча.
Хельсинская таможня: никакой электроники, никаких мониторов – никаких проблем. Вермахтовский «Luger» времен Второй мировой войны и двадцать боевых патронов в заднем проходе у Гимпо благополучно минуют кордон, равно как и содержимое черного докторского чемоданчика Билла.
Гимпо берет управление на себя. Мы проходим таможню и вываливаемся наружу – в серое утро. Итак, ноябрь, 1992 год, Хельсинки, Финляндия. Сколько времени, мы не знаем. Знаем, что разница – два часа, но вот вперед или назад? Мы все по жизни не носим часов.
– Время? Это для обывателей, – скрипит голос вдали.
Среди автобусов с непроизносимыми названиями конечных пунктов маршрута мы почти наугад выбираем тот, который идет до вокзала, где, как мы очень надеемся, мы сразу же купим билеты на ближайший поезд в Арктику. Садимся в автобус. Все-таки хорошо, что у нас есть Гимпо, который берет на себя заботу о наших удобствах и безопасности и расплачивается за все, за что надо платить в дороге. В этом смысле мы с Z – просто дети, а Гимпо типа наш добрый папа. Везет нас на каникулы в Скег-несс.
Z мне рассказывал, как ему нравится ездить – именно на автобусах – на гастроли с «Love Reaction». Команда в сборе, автобус отъезжает от «Джона Хенри» (где у них склад оборудования и помещение под репетиции), все машут руками в окошко: пока, реальность. Ну все, понеслось. Две недели автобусно-гастрольной свободы: порнофильмы восемнадцать часов в сутки, два часа – «Спайнел Тэп», четыре часа – саунд-чек и концерт. В гастрольном автобусе люди спят, срут, пердят, пьют, орут, дрочат, ебутся, едят, пишут, читают, мечтают и смотрят на мир, проносящийся за окном, пока Гимпо не объявляет, что все, ребята, пора на сцену. Потом Гимпо проводит ревизию девиц и выбирает, которых провести за кулисы, а из этих, допущенных за кулисы, выбирает, которых пустить в автобус – до меня доходили слухи, что Z обстоятельно инструктирует Гимпо насчет критериев отбора. Причем критерии, как я понимаю, достаточно жесткие.[8]
Да, уважаемые феминистки и пост-феминистки, если вам так уж хочется разгромить мерзопакостные оплоты всего агрессивно мужского, не заворачивайтесь на англиканскую церковь, мужские клубы и регбийные раздевалки – громите гастрольные автобусы рок-н-роллеров. Они колесят по дорогам страны – эти маленькие передвижные мирки, где всем правят мужчины, – и разносят заразу, поражающую неокрепшую психику подрастающего поколения.
В общем, мы уже едем. Сидим, вертим в руках дзен-палки и гадаем, а заметил ли кто-нибудь, что мы – дзен-мастера, трое волхвов, новое воплощение царей-мудрецов. Z находит какой-то клочок бумаги, просит у меня ручки и начинает что-то строчить, яростно и вдохновенно – стихотворение, надо думать. Он пишет стихи так же, как все остальные пинают собак, дышат воздухом и чешут яйца. Когда на Z нападает муза, его уже ничто не остановит.
Еще в самолете Билл гордо достал свой Драммондский тартан и объявил, что наденет его прямо сейчас. Ясен пень, финны не очень привыкли к подобному зрелищу: высоченный шотландец в бабской юбке, – так что буквально в течение часа после нашего приземления в Хельсинки нам пришлось поучаствовать в трех разборках, вызванных общим недопониманием вопроса и отмеченных беспрецедентным насилием, причем последняя увенчалась кровавой смертью таксиста, хотя он был вообще ни при чем и погиб совершенно безвинно. По моему скромному мнению, это был полный идиотизм: стрелять парню в затылок, когда он вел машину, – но я не стал ничего говорить. Билл и в нормальном-то состоянии совершенно непредсказуем, а уж когда он еще не остыл после смертоубийства и пребывает в своем неокельтском, посттравматическом мачо-раздрае… в общем, лучше его не трогать.
Иностранные автобусы, полные иностранцев. Они никогда тебя не подведут: куда бы ты ни поехал, они всегда будут там – в любой части света – со своей сгущенной атмосферой сплошной иностранщины. Хотя, конечно же, атмосфера была бы совсем другой, если бы мы оказались в какой-то из стран третьего мира: народ свисал бы со всех подножек, а в проходе мочились бы козы. А тут в проходе стоим мы. Стоим вполне даже цивилизованно. Разве что Гимпо исполнил художественный пердеж из своего репертуара для особо торжественных случаев. За окнами проносится северо-европейский город.