– Ладно, ладно. Мы уже поняли. Вы, типа, супергерои от контркультуры. – Все тот же голос издалека.
Пространство наполнилось паром, и Гимпо принялся орать, как резаный. Билл открыл свой черный докторский чемоданчик, достал здоровенный пакет сверхъестественного кокаина и невозмутимо его развернул. Гимпо упал лицом в эти злую хрустальную пыль и вдохнул по методу Скарфейса.[4] У него в животе прогремело стаккато экзотических птичьих трелей, его налитые кровью глаза вылезли из орбит и принялись легонько подрагивать; от него пахло озоном и расплавленной жестью; над головой возник огненный нимб и опалил ему брови; непонятно откуда, в комнате вдруг появилось стадо шимпанзе нетрадиционной сексуальной ориентации – они демонстрировали свои жуткие розовые зады и выпукивали хитовые партии из популярных бродвейских мюзиклов.
Паровой молот Карлоса Кастанеды расплющил реальность Гимпо и уже подбирался к нашей.
– Так! – заорал Билл. – Вызывай такси! Быстрее! Едем к америкоске.
Яне стал спрашивать своего друга дзен-мастера, где он достал эти убойные оккультные кристаллы. У Темного Билла есть связи.
Сверхактивный рот Гимпо выпал из синхронизации с головой – пошел какой-то спиральный бред насчет папы римского, сержанта Билко и Филипа Ларкина в пылающем калейдоскопе исступленных вербальных невнятностей. В общем, он был не в том состоянии, чтобы возражать против поездки.
И еще Гимпо сильный. В смысле, физически сильный. И очень храбрый – взглянет смерти в лицо и нассыт ей в рот. Он не курит. В одежде предпочитает практичный стиль, чтобы было удобно. У него голубые глаза и короткие волнистые волосы.
Мы запихнули это бормочущее химическое торнадо на заднее сиденье такси. В этом тесном замкнутом пространстве было явственно слышно, как шипят его синапсы и трещит голова. Его глаза дико вращались в глазницах, прямо как в «Изгоняющем дьявола», проворачиваясь на 360 градусов. Его рассудок завертелся в сияющем вихре некоего галлюциногенного Марди Гра; он дрочил прямо в открытую и орал песни Эрты Китт.
Наша импровизированная психоделическая неотложка остановилась на гравиевой подъездной дорожке у особняка Трейси. В Челси, кстати сказать. Таксист умотал, не дождавшись денег: покрышки дымятся, штаны все в говне.
Последние пару недель я читал на ночь Джеймсу и Кейт «Питера Пэна», так что на ум приходит следующая аналогия: если Z – капитан Крюк, угрызаемый сомнениями, ненавистью к себе и отсутствием хорошей физической формы, тогда Гимпо – это Сми, собака-пират, как он есть, но, подсознательно, все-таки человек, причем человек в потрясающей форме.
Я постучался в дубовую дверь. Наш жертвенный Гимпо продолжал что-то бессвязно бормотать. Нам приходилось его поддерживать с двух сторон, чтобы он не упал. Он напрудил в штаны, а его вербальная пиротехника взрывалась в небе иных измерений, доступных и видимых только ему одному. Дворецкий проводил нас в гостиную, где Трейси кружилась в безумном запойном вальсе, прижимая к роскошной, но малость помятой груди пивной пинтовый стакан с неразбавленной водкой. Кубики льда мелодично позвякивали о стекло. Слезы лились в три ручья из ее помутневших глаз, оставляя на щеках дорожки потекшей туши. Волосы растрепались, похоже, она вообще не причесывалась уже несколько дней. На ней был розовый атласный халатик с простежкой и в пятнах засохшей спермы и только один элегантный тапочек с пуховым помпоном. Играла трескучая запись «Je Ne Regrette Rien», и Трейси громко подпевала Эдит Пиаф, не попадая ни разу, и несла пьяный бред насчет монопенисуальной стереометрии и алгебры (только потом я узнал, что ее бывший бойфренд, любовь всей ее жизни и обладатель поистине монументального колуна, изменял ей с профессором евклидовой математики). Она заметила нас только минут через десять.
И еще одна ведь, на которой нам следует остановиться подробнее: Трейси из «Beehive». Трейси Пчелиный Улей, Трейси Рей, Трейси Кеннеди, Трейси Брин. Трейси – для каждого дня свое имя. Без Трейси наша экспедиция никогда бы не состоялась. Трейси – певица, автор песен и лицо поп-группы «Voice of the Beehive», «Голос из улья», типичная девочка из Долины начала восьмидесятых, за спиной у которой было десять лет тяжкой жизни и тяжкой любви. Мудрая, но дурашливая, язвительно-злобная, но забавная, она – взрослая женщина лет шестидесяти и «зеленая» малолетка в одном лице. Она вся – увядшие голливудские грезы. В ее блистательно резких, язвительных женских песнях поется о том, что все парни – сволочи, а любовь – штука непостоянная. Сколько молоденьких мальчиков спят и видят, чтобы их пригласили к ней на «пластинку» – приглашают-то многих, но остаются считанные единицы. Трейси, если ты сейчас это читаешь, прости меня. Но я излагаю лишь факты/вранье, как они видятся мне сейчас.