Да, это было весьма впечатляющее представление в жанре копрофилического Гран-Гиньоль. И Билл, конечно, не мог допустить, чтобы его превзошли хоть в чем-то. Его кельтская гордость взыграла и поднялась, как вода в сточных трубах после сильных дождей. Понятно, что канализацию прорвало. Билл задрал свой килт и резко присел на корточки. Фекальный поток хлынул, как раскаленная лава при извержении Везувия. Гаргантюанские дамбы черного говна перегородили вагон, бурые потоки сбили с ног Линду с Наоми и забрызгали стены. Оранжевые разливы мочи смешались с черным компостом и изукрасили ковер на полу взвихренными психоделическими узорами.
– Билл, заткнись. Не ори. Это же просто наш Гимпо. – Голос.
Ну да, это наш Гимпо, но что нам с ним делать? Вот в чем вопрос. Голос не отвечает.
А что делает Z? Сидит как ни в чем не бывало. Вообще ничего не замечает. Он ободрал всю кору со своей дзенской палки и теперь водит пальцем по гладкой, слегка изогнутой деревяшке. По форме и цвету его палка напоминает японский меч или нож, у которых рукоятка и ножны делаются из одного куска слоновой кости и входят друг в друга так плотно, что, когда клинок дремлет в ножнах, между ножнами и рукояткой нет вообще никакого зазора, ни малейшей трещинки. Z попросил у меня черный маркер и принялся разрисовывать свою палку замысловатым узором – наподобие татуировок на лицах маори или эскимосской резьбы по моржовым клыкам. Он демонстрирует мне результаты своей работы.
Да, он гордится своей дзенской палкой. Думает, что она у него – самая лучшая. Только он в корне не прав. Самая лучшая – у меня. Потому что моя дзен– палка заключает в себя Правый Путь, Свет и Истину, и не нуждается ни в каких дополнительных варварских украшениях. Но я благоразумно молчу, ничего ему не говорю. Лишь с одобрением киваю, стараясь не проявлять своей черной зависти к его очевидным художественным талантам. «А не пошел бы ты на хуй, Z, – говорит за меня моя ручка. – Вот подожди. Пройдет время, и моя дзен-палка займет свое почетное место в истории. Дети детей наших детей поместят ее в такую специальную емкость для хранения священных предметов и возьмут с собой в космос, когда улетят с этой планеты в поисках нового дома для вымирающей, впавшей в убожество и донельзя тупой человеческой расы».
Ладно, хватит. Мы выше всех этих суетных мелочей. Разве не мы, Трое Царей-Мудрецов, призваны спасти мир от всей этой мелочной суеты?!
Поезд мчится все дальше на север, все глубже в ночь.
Bluebottle, кажется, пишет стихи – чего-то такое карябает на бумажке. Периодически что-то выкрикивает на своем бессмысленном языке и ржет над плохими, корявенькими картинками, которые сам же и рисует на нашей единственной карте. Мы пытаемся объяснить ему, кто мы такие и в чем наша миссия, но он принимает все это как должное: как будто он каждый вечер садится на этот поезд и каждый вечер встречает здесь трех парней, которые называют себя волхвами и едут на Северный полюс с иконой Элвиса.
– Послушай, Bluebottle, ты просто не понимаешь. Мы – дзен-мастера. Ты сейчас должен валяться у нас в ногах, сраженный нашим величием.
Но он ржет как конь и требует еще пива.
Мы с Z начинаем сосредоточенно гнать. Мы вообще любим выдумывать всякие странности. Нам вдруг клюкает в голову, что в этом же поезде едут три девушки из фан-клуба Клиффа Ричарда. Они тоже едут на Северный полюс и тоже везут икону своего спасителя. И мы опасаемся, что они доберутся до Полюса раньше нас, злобно слямзят младенца Иисуса, и все почести за спасение мира достанутся им. Как-то очень не хочется повторить судьбу Скотта, который добрался до Южного полюса и обнаружил, что Амундсен побывал там первым.
О нет, это еще что такое? Огромный финн, прямо не человек, а медведь, с прической под морского пехотинца США, только что плюхнулся за наш столик, кое-как втиснувшись между Гимпо и Z. У него замечательная улыбка. Почти как у Гимпо. Одной рукой он обнимает за плечи Гимпо, другой рукой – Z и ржет, то есть даже не ржет, а скорее, ревет как безумный, обдавая меня дурным запахом изо рта.
Он говорит по-английски и сообщает нам, что Bluebottle – известный псих. А потом начинает его дразнить. Мы считаем, что так вести себя некрасиво, и даже пытаемся защищать нашего малахольного собутыльника. Разговор более-менее налаживается. Человек-Медведь рассказывает о себе: он вроде как профсоюзный лидер из какого-то северного городка, ездил в Хельсинки на конференцию. Он вообще человек открытый. Душа нараспашку: говорит громко, все время смеется, при разговоре периодически вскакивает на ноги, если хочет особенно подчеркнуть свою мысль, имеет привычку выдвигать нижнюю челюсть вперед, чесать макушку, выбритую почти налысо, и смотреть тебе прямо в глаза, причем взгляд у него совершенно дикий. На его станцию поезд приходит в четыре утра, так что он и не будет ложиться спать, а будет сидеть в ресторане и нить. А дома его ждут жена и две дочки. Старшей – двенадцать, младшей – десять. Мы с Z, тоже папаши, заводим с ним разговор как отцы – с отцом, а потом Z просит Гимпо принести из купе бутылку «Синей этикетки».