Внутри тепло, даже жарко. Обогреватель работает на пределе. Есть горячая вода. На стене – расписание паромов на трех языках. Но английского расписания нет. Но нам без разницы, потому что мы все равно не знаем, где мы. И куда ходят эти паромы. Мы смеемся, умываемся горячей водой. Z закуривает. Я пью минералку. Гимпо ложится на стол. Стол большой – Гимпо вытягивается в полный рост. Вообще-то надо решать, что делать дальше. Но нам не хочется думать о грустном.
Ночь взрывается жутким грохотом. Один раз, второй… Мы выбегаем из домика. Огромный морской паром подходит к причалу. Один борт опускается, и получается въезд. Быстренько загружаемся в «Эскорт». Отблески света из иллюминаторов дрожат на воде. Мы въезжаем на палубу, как будто в летающую тарелку. Как Ричард Дрейфус в конце «Близких контактов третьей степени», когда он уходит с пришельцами. Непонятно откуда, вдруг появляется грузовик с прицепом и тоже въезжает на паром. К нам подходит матрос. Гимпо, у которого все под контролем, покупает билеты. Здесь никто не говорит по-английски. Так что мы даже не знаем, куда мы едем. Паром отходит от причала.
Поднимаемся по пустым лестницам. Спертый воздух, дизельные пары. Выцветшая, облупившаяся краска на стенах. Часов у нас нет, но, судя по ощущениям, уже очень поздно. Находим буфет. За стойкой – радушная улыбчивая буфетчица. Которая тоже не говорит по-английски. Пива нет, Z обломался. Я, кстати, тоже. (Мне хотелось тушеного мяса с картофельным пюре.) Пластиковые стаканчики, чуть тепленькая водичка, чай в пакетиках, заскорузлые бутербродики с сыром и корнишонами, пыльные пирожки с яблоками.
Гимпо набирает целый поднос этой несъедобной жути. Z открывает бутылку «Синей этикетки», которую прихватил с собой из машины. Мы с Гимпо заводим беседу, но стараемся не касаться вопросов типа «Куда, бляди ради, мы едем?». У меня в голове все кипит и бурлит. Я вспоминаю события и впечатления последних часов: отчаяние у незамерзшего океана, страх в снежную бурю, странный, загадочный символизм тоннеля, к которому нас привела дорога, не обозначенная на карте, северное сияние – чудо, возродившее во мне веру…
Вы мне, наверное, не поверите. Я и сам-то себе не верю. Гимпо пошел прогуляться. Z весь трясется, пытается что-то мне объяснить. Я не понимаю ни слова. Он смеется. Я тоже смеюсь. А чего мы смеемся? Z признается. Он был уверен, что мы умрем и что нам с Гимпо просто не хватило ума осознать всю серьезность жестокой реальности, а вот он понимал, что сейчас мы умрем, и хотел лишь одного – позвонить людям, которых он любит, и попросить у них прощения за все те гадости, которые он им сделал, и сказать им, что он их любит, всем своим существом. Z говорит это искренне. Меня даже немного смущает такой всплеск эмоций. Я возвращаюсь к своим запискам.
– Билл! Эй, Билл, иди посмотри! Там такие огни!
Поднимаю глаза. В дверях стоит Гимпо и машет мне, мол, пойдем – чего покажу. Встаю, иду следом за ним. Палуба обледенела, на такелаже – сосульки общим весом, наверное, в несколько тонн. Паром медленно движется сквозь черноту. Ветер почти штормовой, но снега нет. Ни снега, ни даже дождя. Небо чистое, но северного сияния не наблюдается. Гимпо бесстрашно скользит по льду, выделывая всякие замысловатые пируэты. А мне уже представляется, как я поскальзываюсь и, пролетев под ограждением по краю палубы, срываюсь в библейскую черноту внизу. В голове – только две мысли: 1) извечный детский вопрос: за сколько секунд человек замерзает до смерти в Северном Ледовитом океане?; и 2) мысленная картина: грузное тело Роберта Максвелла проскальзывает под ограждением и опускается бесформенной тушей в морскую пучину. Я вцепляюсь в перила. Горло першит от мелких соленых брызг. Гимпо вытягивает руку и орет во весь голос, чтобы перекричать ветер:
– Вон там!
Я смотрю, куда он указывает рукой.
Первое, что приходит мне в голову: «Одна ночь в Торремолиносе», «One Night in Torremolinos», редкая песня одной редкой группы семидесятых, «Deaf School». Когда я слушаю эту песню, мне всегда представляется средиземноморская ночь на море, берег залива в гирляндах мерцающих огоньков, как он видится с борта роскошной яхты: вот такой романтический китч. Хотя то, что я вижу, – прямо противоположно этому манерному попурри на тему сладостных семидесятых. Это уже «Настоящее мужество». Сознание переключается в рациональный режим и приходит к логическому заключению, что это, наверное, светится какой-нибудь полярный нефтеперегонный завод. Зрелище действительно впечатляющее, и я искренне благодарен Гимпо, что он позвал меня посмотреть.
Возвращаюсь в буфет и пытаюсь вытащить Z на палубу.
– Ни хрена. Я никуда не пойду. Мне еще жить не надоело.