Он разложил на столе свои карты – в форме шестиугольной звезды. Мы с Гимпо снова выходим наружу. Похоже, мы приближаемся – я уже различаю в россыпи огней контуры зданий и доков, и даже какое-то движение.
Настроение резко меняется. Горькое разочарование снова переполняет меня… Нет, это не Торре-молинос и не полярный нефтеперегонный завод – это Брайдлингтон в мертвый сезон. Брайдлингтон в мертвый сезон очень красиво и проникновенно описан в стихотворении Джона Бетджмена и в песне Морриссея, и в таком виде достоин всяческой похвалы, но для путешествия, подобного нашему, он совершенно без надобности. Я уже различаю нормальных людей, которые ходят себе по улицам как ни в чем не бывало, как будто они живут в настоящем, реальном мире, и у них есть работа, куда нужно ходить, и жизнь, которую надо прожить. Блядь! Блядь! Блядь! Спустя пару минут мы съезжаем на берег, и водитель грузовика, с которым Гимпо успел закорешиться, хотя они и говорят на разных языках, дает понять, чтобы мы ехали следом за ним, и он нам покажет хорошее место, где можно переночевать.
Дорога до Брайдлингтона-в-мертвый-сезон хорошо освещена. Но что там, за дорогой, справа и слева… сплошная чернота. Z вроде как оживился. Даже смеется. А я падаю, падаю, падаю в распростертые объятия неудачи. Злость метется в сердце, как зверь – в клетке. С чего бы Z вдруг такой радостный, когда мы проделали такой путь с портретом Элвиса, чтобы спасти мир?! И обрести у себя в душе младенца Иисуса?! Блядь, блядь, блядь! Что-то я как-то много ругаюсь. Ну и хрен с ним. Хочу – и ругаюсь. Да хоть через каждое слово. Блядь. Я молчу и смотрю в окно: дома, раскрашенные радостными цветами, старушка гуляет с пуделем, детишки играют. Ладно, это не Брайдлингтон-в-мертвый-сезон, но очень похоже. Очень. Я стараюсь вообще ни о чем не думать.
Подъезжаем к гостинице, закрытой на зиму. Нас встречает какой-то высокий, бородатый дядька. Он говорит по-английски. У него есть для нас комната на три койки: постель, одеяла, горячий душ, электрический чайник. Похоже, он рад компании и хочет поболтать. Как выясняется, городок называется Хоннингсваг, на острове Магеройя, расположенном к северу от побережья Норвегии. Этот остров считается самой северной землей Европы. Откройте атлас, найдите там мыс Нордкап, самую северную оконечность континентальной Европы – так вот, мы еще севернее. Еще совсем рано. Только восемь вечера. Гимпо запоминает инструкции, как добраться до бара, где можно поесть.
– Прямо по главной улице. Напротив бензоколонки, – говорит наш радушный хозяин и дает нам ключ от входной двери.
Я почувствовал запах дыма от горящих поленьев и аромат жарящегося мяса. На поляне стоял здоровенный бревенчатый дом, 200 на 50 футов, сложенный из цельных сосновых стволов. Крыша покрыта толстыми пластами дерна. Из трубы валил дым, и ветер сразу сносил его в сторону. Желтый свет пробивался сквозь щели в ставнях. У огромных двойных дверей стояли в ряд копья с надетыми на них человеческими головами. Сами двери были отделаны человеческими костями и странной резьбой. Наш ревущий кортеж распугал стаю костлявых собак. Сыновья Рогатого бога совершили сложный маневр с разворотом и выстроили свои мотоциклы в ряд вдоль одной стены дома. Рев мощных моторов разом затих, и недобрый рев северной бури рванулся заполнить образовавшуюся тишину.
Мы идем по широкой, хорошо освещенной улице. Под ногами скрипит свежий снег. Мимо бензоколонки, через дорогу, вверх по ступенькам – в бар с приглушенным освещением.
– Свен! Олаф! – пролаял Рагнар. Двое здоровенных парней распахнули дверь настежь: наружу вырвался оранжевый свет и искры живого огня. Замерзшие щеки обдало жаром. Смеясь и беззлобно дубася друг друга по головам и плечам, толпа снежных байкеров двинулась в дом – в огромный, средневековый пиршественный зал.
Из кухни выходит девчонка, такая славная пышечка, симпатичная и приятно округлая. Она принимает у нас заказ: лагер или лагер, ветчинный салат с картофельными чипсами или курица, запеченная в микроволновке, с картофельными чипсами?
Горячий запах скворчащего жира бьет по ноздрям, как мачете – по яйцам. Я смотрю на громадный пиршественный стол в центре зала, который ломится от яств и эля. Подлинный рог изобилия для обжорства: пироги, фрукты, зверюги, зажаренные целиком, с игривыми яблочками во рту, хлеб, яйца, гигантские круги сыра, цельные тушки лосося, форель, ледяная щука. Туши полярных медведей жарятся на вертелах в здоровенных каминах, которых тут было не меньше дюжины.
Я совершенно убит. Я даже не знаю, как отнестись к выбору блюд. Я не знаю, чего заказать. Растерянно обвожу взглядом бар.