Все были в приподнятом настроении. Да и как не быть, если сразу столько тяжких преступлений раскрыли!
Но когда пришли в отдел на следующий день, то узнали, что Козловский не то что не арестован, но даже не задержан в порядке статьи 122 УПК РСФСР, как подозреваемый!
— Это как понимать? — спрашивали друг друга опера в полном недоумении.
— Это надо понимать так, как я и предполагал… — мрачнел Василенко Слава. — Наверное, задницами о столы облокачивались, когда козла Козловского кололи, — пошутил он мрачно. — А это, говорят, дурная примета: удачи не будет!
— Да не садились мы на столы, и задницами о них не облокачивались, не опирались! — не скрывали негодования они.
Впрочем, понимали, что Славик тут ни при чем, как ни при чем и всевозможные приметы. Совсем другие дурные причины начали просматриваться во всей этой возне и кутерьме.
— Да я это к слову…
И не было уже энтузиазма и охотничьего азарта в глазах начальника отдела. Да и глаза он старался отвести в сторону, чтобы не смотреть в удивленно-напряженные лица оперов.
— Эх, ребятки, подставили вы меня крепко…
— Чем же, товарищ полковник? — горячились они. — Мы же кучу преступлений раскрыли!
— Говорят, что перестарались… Мол, пытали… Шилом в ладонь кололи… в камеру к зэкам подсаживали… Козловский заявляет, что оговорил себя под пытками…
— Но это же чушь! Чушь собачья! Мы его и пальцем не тронули.
— Не знаю. Может быть…
— А его явка с повинной?
— Оговор…
— А нападение на Журавликову?
— Оперские штучки…
— А опознания потерпевшими, очные ставки с ними?
— Потерпевшие не опознают… Твердят, как попки, что нападение происходило сзади, и они не могли разглядеть и запомнить лицо нападавшего.
— Даже те, которых он имел в позе буквы «зю» в ональное отверстие?
— Даже эти!
— И те, которым он чистил зубы своей кожаной «зубочисткой»?
— И эти тоже!
— Да что же они, все враз куриной слепотой заболели?!!
— Может быть…
— Ну, и дела!
— Некоторые уже встречные заявления написали… или пишут, что никто их не насиловал, а они сами по собственной воле вступили в половой контакт с Эдиком, — долбил оперов начальник отдела.
— Так все-таки вступили?
— Добровольно и без насилия…
— А вещдоки: все эти изорванные трусики, платьица? Мазки спермы и крови?..
— Да никто ничего и не рвал…
— А заключения экспертиз? В том числе и о наличии телесных повреждений?
— А никаких экспертиз и не было…
— Это как не было?
— Да так: не было, и все!
— Но были же акты СМЭ! Сами видели!
— Были да сплыли… к тому же акты судебно-медицинских исследований еще не являются экспертизами…
— А уголовная ответственность потерпевших за заведомо ложный донос, на основании которого были возбуждены уголовные дела; за дачу заведомо ложных показаний… Это как?
— Да так: добросовестно заблуждались… А теперь раскаиваются! И уже прощены.
— Связи и деньги?
— Не знаю…
— Превосходно! Получается, что мы ни с того, ни с сего схватили в парке мирно гулявшего Козла, искололи его шилом и заставили оговорить себя по девяти эпизодам, из которых о четырех мы — ни слухом, ни духом… А?
— Отвратительно! В отношении вас самих возбуждено дисциплинарное преследование. А там — и уголовное не за горами!
От начальника отдела кинулись к следователю прокуратуры, которому были переданы все дела по изнасилованию в парке.
— Почему не задержал, не арестовал? Ведь Козел дал полный расклад!
— Если бы вы видели, что вчера творилось в прокуратуре… — кивал головой на потолок и разводил руками.
— Прокурор?
— И он тоже. Но, вообще-то, команда шла с самой верхотуры… Се ля ви, парни! Сочувствую, но помочь ничем не могу… И запомните: я вам ничего не говорил.
Понимая, что в отделе никакой помощи им не будет, кроме сочувствия товарищей, решили обратиться напрямую к начальнику УВД. Уж кто-то, а начальник УВД должен помочь своим оперативникам.
Но начальником УВД уже был не генерал-майор Панкин Вячеслав Кириллович, который за оперативников всегда стоял горой, а совсем другой человек. Совсем другой, с другом душком… И, кстати, плохо кончил. Застрелился в собственном кабинете. Но это позже, а пока он отмахнулся от оперов как от надоедливых мух.