А я как раз прекрасно понимаю, кто она.
Джонни делает нервный шаг навстречу матери и как-то невнятно бормочет:
— Это… Это Антон.
И отмечая ее послушание, я делаю вывод, что рыжая бестия при родителях не бестия, а домашняя кошечка.
Я ухмыляюсь. Мне нравится такой расклад. Хватаю за ошейник лохматого громилу и, крепко стиснув ремешок в кулаке, чтобы пес не успел улизнуть, встаю, вежливо здороваюсь, подхожу к Ковбою и как можно небрежнее обнимаю ее за плечи свободной рукой:
— Я ее парень!
— В смысле, «парень»? — глядит исподлобья «мама».
— Да какой ты мне парень! Что ты несешь? — выкручивается из моих объятий стервочка.
Но я веду бровью:
— Нет? — и, широко улыбнувшись ее маме, снова притягиваю чертовку к себе. А потом шепчу ей нежно на ушко, но так, чтобы меня можно было расслышать, если хорошенько поднапрячься: — Ты же не станешь отрицать, что мы с тобой уже кувыркались?
— Замолчи!
— Я ничего не пойму, Жень! — фыркает женщина и, кажется, только сейчас замечает собаку. Поэтому слегка отступает назад. Но не теряет строгости в лице: — Если он и в правду твой парень, пусть уведет с пастбища свое животное! И оденется, а не разгуливает в трусах по чужим огородам!
— А это не трусы, — по-простому ухмыляюсь я и беззастенчиво оттягиваю резинку шорт. — Трусы у меня вот!
На что «мама» брезгливо куксится, а я получаю нехилый тычок локтем в бок от ее дочери. Но чертовка не ожидает, что я использую ее замешательство в коварных целях. И пока она пренебрежительно закатывает глаза, успеваю чмокнуть бестию в щеку:
— Заеду за тобой вечером, Джонни!
Ты моя.
И ухожу, потянув за собой пса, такого же неожиданно покладистого, какой умеет быть и рыжая стервочка. И хотя мне очень даже нравится ее новое амплуа, честно признаться, я уже успел заскучать без ее жарких взрывных импульсов.
Диман и Гарик со смешком встречают меня у порога:
— Что за чудище ты приволок?
— Отбил Игритт у Джона Сноу?
Но я лишь улыбаюсь им, потому что вижу Артурчика и стремлюсь как можно скорее передать улизнувшую дворнягу в хозяйские руки.
Но тот отскакивает от меня, как ошпаренный:
— Фу, убери этого волосатого! Нафига ты его приволок?
— Твой засранец наделал кучу неприятностей соседям. Посади его в вольер, он уже нагулялся.
— А что случилось? Эта чувырла укусила Джона за зад? — как последний укурыш гогочет Артур. И мне хочется заехать ему в табло за такие слова. Но я сдерживаюсь. — То-то я смотрю, Джон уже с утра в бешенстве.
— Не смешно, — коротко, но твердо осекаю его я.
— Почему? Мне смешно, — продолжает похрюкивать он. — Ведь ты ж повелся на всякую ересь!
— Джон не дружит с головой, привыкай! — поддакивает Гарик. — В ее арсенале куча подобных выходок. А если тронуть ее, дурь со всех щелей попрет!
— Как тогда, помнишь… — ржет Диман, пихая Артура, и жир на его животе ходит гармонью, — …когда у нее из кармана посыпались козьи шарики! А потом она взяла один… и, не моргая, отправила в рот, — он слишком уж натуралистично изображает рвотные позывы.
— Да ладно, че вы, — флегматично улыбается Тим. — Это ж было драже. Типа орехов или изюма в шоколаде!
— А ты проверял? — продолжая трястись, как желе, ухахатывается толстый. — А то мало ли…
Вот дебилоиды!
— Смотри! — машет рукой Артур, предлагая пройти за ним следом. Но я не собираюсь сходить с этого места, только поворачиваюсь в указанную им сторону. — Мой Тайсон в вольере, а этого бомжатника впервые вижу! Так что веди его, куда хочешь. Или лучше снова запусти к соседям, хоть поржем. А то я, по ходу, хороший концерт пропустил.
— Да это Клавкина собака, — снова встревает Тим, и мне он уже не кажется унылым тощим доходягой. — Наверно, опять сорвалась с привязи.
— Ты знаешь, где она живет?
— Ну да, — он отчего-то пожимает плечами.
— Ну тогда на, отведи ее. Заодно стрясешь магарыч с хозяев.
Он уходит, а когда возвращается обратно, весь дом уже на ушах. Кто-то фальшиво воет в караоке, кто-то осадил PS4, в кухне воняет горелым мясом, второй этаж сотрясает дикий ржач — Диман исступленно исполняет на столе танец живота, — а из ванной снова доносится Ленкин стон, воспринимаемый от выходного к выходному чуть ли не фоновой музыкой. И я до скрежета зубов желаю оказать на Джонни хотя бы самое малое влияние — никогда и ни за что она не должна ступать ногой в этот притон!
С такими мыслями я вновь возвращаюсь на улицу, снимаю с веревки, растянутой во дворе, свою высохшую одежду — хорошо, что ее, в приступе всеобщего полоумия, никто не успел изуродовать, — и… ненароком прислушиваюсь к разговору за забором.
— Ну, хорошо, пусть так! — до меня долетает знакомое возмущение. — Но почему ты позволила его собаке гонять по пастбищу наших коз?
И, смеясь про себя, ныряю в чистенькие джинсы: интересно, смогла ли чертовка внятно объяснить матери, кто я?
Я твой.
— И что тогда у тебя с Ромочкой?
На мгновение я застываю, застряв в футболке на полпути.
Какой еще, мать твою, Ромочка?!
14. Женя
Бли-ин! Кто дернул меня за язык шутить на подобные темы? У тети Любы ведь ни ума, ни фантазии. Растреплет по всему поселку, а мне потом доказывай и оправдывайся.
— У меня с ним история, — протяжно вздыхаю я. — А еще физика, химия, алгебра, информатика, иностранный и прочие неприятности.
И даже не с Ромочкой, а с его маменькой. Глаза б мои их обоих не видели!
Но мама смотрит на меня, как тот бородач с фейсконтроля:
— Тогда зачем ты морочишь ему голову?
— Я разве морочу?
— А как, по-твоему, это называется? Надо уметь говорить «нет», твердо и сразу. Или… — она подозрительно понижает голос, — тебе он все-таки нравится?
— Ма-ам, — утомленно протягиваю я. Потому что ненавижу, когда додумывают то, чего нет и быть не может! А еще и потому, что устала объяснять одно и то же по десятому кругу: — Чтобы он кому-то сделал предложение, сначала небеса должны рухнуть, а земля перевернуться! А уж чтобы он кому-то нравился…
— Красота — понятие субъективное.
— Да при чем здесь красота?
— Ну да, конечно… Тот парень. Роме до его наглости далеко, — неприязненно хмыкает она и заглядывает мне в лицо. Нет, прямо в душу. — А с ним у тебя что?
А с ним у меня…
Я мысленно улыбаюсь:
— Ничего, — и не подаю вида, что все еще ощущаю горячие губы на своей щеке.
— Ничего, — эхом повторяет она и нервно покашливает. — Так это теперь называется, да?
— Мам, не выдумывай.
— А я не выдумываю, я вижу! И предвижу, как ты, связавшись с ним, заработаешь себе дурную славу! Мне рассказать тебе, чем все это кончается?
Я закатываю глаза — мне хочется напомнить ей, как она, девятнадцать лет назад, познакомилась с неформалом-папой, как сходила по нему с ума и проколола нос и язык только чтобы обратить на себя внимание, как в результате нежданно-негаданно появилась я, и все вокруг пророчили безотцовщину, — но решаю не вступать в напрасное противоборство. Мне проще заверить ее:
— Я не собираюсь терять голову.
Ведь я не собираюсь терять голову!
Но эта банальная фраза звучит как-то неубедительно, я и сама прекрасно понимаю. А еще и двусмысленно: будто упрямый баран Антон и вправду мой парень. Смешно! Я вспоминаю, как он скакал по полю в сланцах и коротеньких разноцветных шортах — которые кое-кто тоже заметил и, чтобы скрыть свое восхищение, намеренно назвал их трусами! — и не могу сдержать в себе улыбку.
Но это не значит, что я вот так взяла и впала в блаженное отупение. Это не то! Это совсем-совсем другое!
Он прилипала!
Он выскочка!