Кажется, то, что сейчас со мной происходит, получше любых, даже самых зажигательных танцев…
— Кхы-кхы, — нарочито подчеркнуто кашляет мама, и я вынуждена вернуться с небес на землю. Но все еще продолжаю стоять, прижавшись к его широкой груди, и, как застуканная за списыванием школьница, не решаюсь поднять на него глаза. А тем более, посмотреть на маму.
Может, мама ничего не заметила?
Может, упрямый баран Антон не понял, что я сдалась?
Но он улыбается.
И мама тоже улыбается.
— Что-о? — обиженно выдавливаю из себя я.
— Моя молочная девочка, — шепчет мне он. И хохотнув, уточняет: — Моя вонючая молочная девочка.
Я отстраняюсь:
— Да иди ты! — смеюсь и замахиваюсь. Но всякое шевеление вызывает во мне неприятные чувства.
Фу-у! Такая мерзость! И как он с «этим» еще и шел?
Но Антон без видимой скованности движений наклоняется и поднимает пустую бутылку, которая в какой-то момент, упущенный мной, выпала из его рук. И, помедлив, протягивает маме.
Кстати, мама уже стоит в двух шагах от нас.
— Ну вы вообще! — дергает головой она. — С ума посходили! Как дети малые! И молоко перепортили! Как ты теперь с мокрым задом домой-то поедешь, — морщится и забирает бутылку, — а? Парень моей дочери!
Антон премило смеется:
— На правах парня вашей дочери, наверное, смогу остаться на ночь у вас?
— Ага! Еще чего! — не понимая шуток, ворчит моя хмурая мама. — А ну-ка давайте, бегом: ты в душ, а ты… тоже в душ! — подталкивает нас в спины она. Но, спохватившись, шумит вдогонку: — Только в другой! Слышишь? В другой! — И добавляет: — И без фокусов там!
В нашем доме две ванные комнаты. Одна находится в пристройке, по соседству с летней кухней, где есть только душ и раковина на случай, если ты, к примеру, весь день провозился с чисткой загона. А вторая — большая и удобная, с ванной и просторной душевой кабиной. Именно в ней под тугими теплыми струями тропического ливня я могу зависнуть на час, а то и на два, предаваясь водному релаксу.
Но сейчас я не настроена себя баловать: для начала я тайком пробираюсь в пристройку, чтобы добыть себе номер его телефона, так, на всякий случай, а уж после ныряю в ванную. Я наспех смываю с тела молочные потеки и запах, который кое-кому не угодил — ах, какие мы нежные! — и, едва ли намочив волосы, вытираюсь. Утрясти в голове один незамысловатый факт просто напросто не получается: как так вышло, что этот прилипала с настоятельной рекомендации моей мамы в данный момент без какой-либо одежды находится буквально через стенку от меня?
Я прислушиваюсь. И, борясь с улыбкой, которая возникла сама по себе из ниоткуда, зажмуриваюсь. Мне ошибочно кажется что, если я закрою глаза, то прогоню навязчивые мечты о повторном поцелуе. Это невыносимо: думать и думать о продолжении с тех самых пор, как наши губы впервые соприкоснулись. И стоит только представить его, напористого и упрямого, но такого чуткого и очаровательного, как вновь учащается сердцебиение, пробегает по коже приятная дрожь, отключается разум… Черт! Черт! Черт! Не-е-ет, творится что-то неладное! Это не я, это все не со мной!
Спохватившись, я быстренько одеваюсь, расчесываюсь и выхожу на террасу. Антон уже там. Он сидит на порожках, весь такой покладистый и тихий, что я несколько секунд любуюсь им, прежде чем дать о себе знать. Его влажные волосы стоят высоким «ежиком», на шее застыли капельки воды, я вижу, как напрягаются мускулы на плечах, пока он, не меняя положения корпуса, разбирается со шнурками. Он смешной, в папиных широких шортах по колено и в этих своих крутых черных кроссовках.
Я тихонько хихикаю у него за спиной, Антон слышит и оборачивается.
Наши взгляды встречаются. И это так же невыносимо, как и мечтать о новом поцелуе! Потому что, когда я смотрю в его глаза, все мои непослушные мысли спускаются чуть ниже, к губам. Это какой-то замкнутый круг! Я, как помешанная, зациклилась на одном и том же и не могу переключиться!
Похоже, он это замечает и вместо того, чтобы поддразнить меня в своем излюбленном стиле, улыбается. Улыбается тепло и просто, как если бы между нами были нежные, романтические отношения, а не то, что мы сумели нагородить за непродолжительное время.
Черт возьми, его улыбка прекрасна! И я вновь даю волю мечтам…
— Джонни, — смеется Антон и, запрокинув голову, затылком упирается в вертикальную балку-опору на входе террасы. Мне кажется, окончанием его фразы должно быть что-то вроде: «Тебе не стыдно? О чем ты думаешь?». Но он молчит. Молчит и пытливо смотрит на меня.
Похоже, это все, что он желает сказать. Или…
Я отрываюсь от приковавшей мой взгляд улыбки и наконец-то обращаю внимание на его руки. Этот находчивый прохиндей давно подцепил пальцами краешек шорт и теперь тянет штанину вверх, медленно оголяя загорелую ляжку. И именно поэтому сейчас ухмыляется, а не потому, что я себе что-то навоображала.
— Хватит осквернять папину одежду! — нарочито строго фыркаю я, стараясь не выдать своей развеселой интонации. То, как он паясничает, действительно смешно, а не оскорбительно. И уж тем более не похабно.
— Тебе не нравятся мои лысые ноги? — приподнимает бровь он и встает с порога. Распрямляется, разворачивает плечи, встряхивает волосами и, закатав шорты по самое «не хочу», делает несколько шагов вдоль балюстрады.
В этих новомодных кроссовках и старперских укороченных шароварах из плотного хлопка Антон смотрится, мягко говоря, забавно. Он комично виляет бедрами, и от его нелепого вида мне хочется расхохотаться.
Но я держусь. Держусь из последних сил.
— Ты делаешь эпиляцию?
— Я сделал ее однажды, — он снова демонстрирует мне свою идеально гладкую ляжку. И поясняет: — Метко упав в костер. — А потом, улыбнувшись от уха до уха, добавляет: — Так что теперь могу похвастаться ножкой младенца. И задом тоже.
— Нет, задом не надо! — смеюсь я и поспешно отворачиваюсь, опасаясь, что беззастенчивый наглец захочет предоставить мне доказательства. А я пока к этому точно не готова!
К тому же…
— О, у нас гости? К нам приехал «Модный приговор»? — неожиданно возле гаража появляется папа, и я на секунду теряюсь от неловкости ситуации.
Надеюсь, он не слышал наш диалог? И хотя папочка у меня самый лучший в мире, он такой понимающий и деликатный, но… В моей голове всегда найдется тысяча «но»!
Да и мама так кстати объявляется в дверях на террасе. В ее руках блюдо с печеньем и пышущий жаром чайник.
— Будем пить чай, — хмуро заключает она, окинув всех собравшихся холодным прицельным взглядом, будто предупреждает о неизбежности ситуации. И, обращаясь к папе, заполняет неловко возникшую паузу: — А это тот самый парень нашей дочери…
— Антон! — свободно улыбается «виновник торжества» и первым подает папе руку. Его нисколько не смущает компания взрослых людей и собственный вид.
Впрочем, папу все это тоже мало смущает.
— Приятно познакомиться! — добродушно кивает он и незамедлительно отвечает на жест. После чего поднимается на террасу и, легонького отодвигая меня с прохода, шепчет: — Вы опять испытывали поливалки?
— Эм… — я опускаю глаза и, мысленно смеясь, закусываю губу, — почти.
А сама судорожно соображаю: выходит, они не знакомы? Антон не разговаривал с папой, не стукачил ему на меня, не просил оставить дома?
И пока не возникло других домыслов и вопросов, решаю юркнуть вслед за мамой в дом, чтобы сбежать хотя бы на время, а заодно помочь ей с чашками и прочими принадлежностями. А когда мы, нагруженные донельзя, возвращаемся, эти двое уже сидят друг напротив друга за столом. Я слышу лишь обрывок их разговора, но уже по интонациям и выражениям лиц беседующих понимаю, что между ними завязался крепкий приятельский диалог.