— Может, стоит навести морс сразу в кувшине?
— Па-ап! — напевно тяну я. Откладываю нож, оборачиваюсь и целую его в небритую щеку.
— Понял, понял. Ухожу, — смеется он и поднимает руки ладонями вверх.
А потом скрывается за дверью.
Но буквально через минуту снова заглядывает в кухню:
— Если понадобится плед для пикника, он в гардеробе.
— Па-ап! — снова «пою» я и, глядя на его счастливое лицо, тихонько хихикаю. — Какой пикник? На улице ночь!
А сама складываю бутерброды на маленький деревянный поднос, туда же отправляю несколько салфеток, небольшую гроздь винограда, два стакана…
— Прекрасное время для пикника, — подмигивает папа.
Я вижу, с каким довольством он кивает на натюрморт, и не могу не рассмеяться.
Кажется, я прокололась.
— Ты прав: что ни на есть, самое замечательное, — по-доброму улыбаюсь я и, готовая встречать Антона во всеоружии, отправляюсь с подносом на террасу.
Думаю, что к моменту, когда он вернется, бутерброды придутся кстати. Так же кстати, как и его несколько запоздавший звонок.
— Ну и где ты есть? — взволнованным голосом спрашивает он.
И я умиляюсь его заботливой интонацией.
— А ты где?
— В клубе. А ты?
— М-м, — интригующе тяну я. — А я дома.
— В смысле, «дома»?! — слегка тупит мой рыцарь сердца.
— Ну а где мне еще быть? Ты же не разрешаешь мне…
Но он нетерпеливо перебивает:
— А фото?
— Вижу, понравилось? — смеюсь я, представляя его лицо.
Он меня ревнует! Ревнует! Ревнует!
— Ладно, — хохотнув, соглашается он, — ты меня уделала, Джонни. Тебе удалось обвести меня вокруг пальца. Но я уже еду, еду к тебе! Ты слышишь?
Я слышу.
Молчу и улыбаюсь.
Потому что жду его. Жду. Такого смешного, ревнивого и упертого. Заведенного, слегка рассерженного, с конкретными намерениями отомстить мне. Но тем слаще будет наш поцелуй!
Я вспоминаю все минувшие взрывоопасные противостояния, от которых искрится в глазах и внутри, где-то в области сердца, и умираю от нетерпения снова нос к носу встретиться с ним. И может быть, я веду себя нелогично и безрассудно, но… Да пошли они к черту, все разумности и заморочки! В конце концов, я же не впадаю в блаженное отупение!
Запоздало сбросив звонок, я вновь возвращаюсь в дом и на цыпочках крадусь по коридору в гардеробную, решая все-таки воспользоваться советом папы и накрыть «поляну» прямо на газоне. Я шокирую Антона своим гостеприимством! А он пусть ищет подвох, которого нет.
Вернувшись на улицу, я тщательно выискиваю самое тихое и уютное место и нахожу затемненный уголок недалеко от гаража. Расстилаю плед, кидаю на него пару миниатюрных подушек, на которых можно сидеть, в серединку кладу свои съестные припасы… Морс! Думаю, папа и в этом прав. И пока, по моим подсчетам, есть несколько минут свободного времени, в который раз ныряю в кухню и возвращаюсь оттуда уже с полным кувшином напитка со льдом.
А потом снова жду. Жду, прислушиваясь к звукам ревущей музыки у соседей, голосам, гулу проезжающего по трассе транспорта, к лаю собак, трели ночных птиц. А когда знакомый рык мотоцикла взрывает улицу из-за угла, я замираю, застываю в трепетном ожидании и боюсь задохнуться от переизбытка эмоций. До одурения, до сладкого головокружения, я до безумия хочу, чтобы он улыбнулся мне своей обворожительной улыбочкой, обнял и поцеловал.
Но… Кажется, Антон проехал мимо…
Я вскакиваю: точно мимо!
Мимо же? Мимо…
И подбегаю к калитке.
Какого черта? Почему? Он завернул к соседям и тут же скрылся за тяжелыми воротами. Вот так, наглухо закрыв их за собой. А я…
Не понимая, что к чему, в порыве какой-то обуявшей меня несправедливости, я забегаю к себе во двор, мечусь по террасе, заскакиваю на перила балюстрады, чтобы разглядеть, что происходит там, за высоченным кирпичным забором, скрывающим его от меня, и, не разглядев совершенно ничего — чертов забор! чертовы соседи! чертова темнота! — решаю прибегнуть к кардинальным мерам.
Спрыгнув вниз, я уже лечу, бегу, несусь к тому месту, где есть моя испробованная лазейка. Я забираюсь на бочку, подтягиваюсь, влезаю на забор и… чтобы увидеть, что там, в общем гвалте, происходит — чертова баня! она закрывает весь вид! — аккуратно, мелкими шагами, на полном вдохе балансируя, иду по кирпичному гребню вперед и вперед.
Где этот хитросделанный засранец? Из какого такого соображения он поехал сюда, а не остановился возле меня?
И только миную угол пристройки, только замечаю, где эти ископаемые колбасятся в данный момент, только загораюсь надеждой увидеть того, кто так жестоко со мной поступил, как… сердце кубарем катится вниз. Я оступаюсь и, судорожно хватая ртом и пальцами воздух, неосмотрительно падаю. Прямо в вольер. В проклятый, грязный вольер! Высокий, надежный, закрытый! Из которого мне так просто не выбраться.
К тому же, ногой задеваю пустое ведро, и оно с грохотом отскакивает в сторону. Разбуженный пес с испуга скулит. Заткнись! Заткнись! Заткнись! Но он только сильнее распаляется. И в какой-то момент привлекает к себе внимание.
Затихает музыка, затыкаются голоса, включается свет…
Ну что ж… Всем привет!
— Вот это кадр!
Первым продирает глаза зомби-толстяк. Он отбрасывает бутылку в сторону и спешит убедиться, не скосило ли его окончательно. И как это тело до сих пор ноги носят? Мне кажется, если он вдруг потеряет равновесие, случится настоящее землетрясение.
— Ты ли это? — визгливым смехом клокочет он, и мне хочется его придушить. Оторваться от засова, который я пытаюсь расшатать-открыть-размолотить-расколошматить, и придушить! Придушить каждого из здесь присутствующих! Но, боюсь, рук на всех просто не хватит. Тем более, когда они заняты…
— Что за нах? — орет кто-то еще. И я, негодуя от безысходности, наблюдаю, как стадо развеселеньких дегенератов надвигается прямо на меня.
Что и следовало ожидать.
— Во цирк! Артурчик, а ты не говорил, что занимаешься дрессировкой! Ниче так, псица, что умеет? — тянет ко мне свои волосатые руки прыщавый в мокрой майке.
И я стараюсь пнуть его по коленям:
— П-шел вон! — но, естественно, у меня не получается.
— Она еще и тявкает? — ржет он. И толпа скалящихся шакалов его, конечно же, поддерживает.
— Ублюдки! — злюсь я и остервенело трясу дверцу вольера, теряя последние надежды на то, что она поддастся и откроется. Но если я выберусь, я прямо на месте расквитаюсь с каждым!
Нет, вообще-то в обычной жизни я не жестокая, но сейчас… Я озираюсь по сторонам и, обнаружив кучку битых кирпичей возле забора, хватаю самый большой.
Сосед присвистывает:
— Успокойся, успокойся… хорошая собака! Фу! Фу! — и, истерически надрываясь, кидает мне под ноги какие-то объедки. — Тебя сегодня еще не кормили, на!
А какая-то курица — видно, самая догадливая — достает телефон и тычет мне в лицо камерой.
Твари!
Я дергаюсь:
— Открывай, скотина! — и смотрю на Артура так, будто могу воспламенить его взглядом. — Выпусти меня немедленно! Иначе…
Я замахиваюсь и запускаю кирпич в толпу. Он со свистом летит через решетку и тяжело падает по ту сторону вольера. Жаль, что в эту дуру с пережженными волосами не попадает. Но, вероятно, попадает в кого-то еще.
— Собака бешеная! — ухахатываются они. А я мечусь из стороны в сторону и никак не могу повлиять на этих одноклеточных. Мои злость и негодование перетекают в отчаяние, а отчаяние вмиг перерождается в обреченность. И я, как слабая маленькая девочка, уже готова забиться в угол и разреветься от безнадежности.
— Джон! Ну ты попала!
Но, собравшись, прогоняю предательские слезы, подступившие к глазам: