Выбрать главу

— Выродки! — рычу я на них. — Выпустите! Это не смешно!

И снова берусь за кирпич…

— Тебя выпустишь, ты ж всех перекусаешь!

— Сиди лучше там, нам так спокойнее!

… замахиваюсь, но вдруг замечаю Антона.

Кажется, он еще не видит меня. Похоже, он вообще никого не видит! С привычно хмурым выражением лица, он проталкивается сквозь толпу, отпихивает локтем «наемного оператора» — довольно грубо, несмотря на то, что «оператор» девушка — и, оказавшись впереди планеты всей, застывает в двух шагах от вольера.

«Антон, миленький, где же тебя так долго носило? И почему ты допустил весь этот концерт?» — я смотрю на него умоляюще и жду, когда он высвободит меня.

Но этот самонадеянный наглец глядит на меня и улыбается. Улыбается… И его до одурения прекрасная улыбка выворачивает меня наизнанку.

Ему смешно! Он, как и эти выродки, смеется надо мной!

— Тони, не подходи! Она кусается!

— Ну-ка, тявкни что-нибудь, Джон! Тони еще не видел тебя в деле!

Ах, Тони не видел?!

И я, стиснув покрепче зубы, швыряю в этих уродов кирпич, чтобы тот непременно свалился кому-нибудь из них на голову. Но… мое оружие отскакивает от решетки и попадает по носу ни в чем неповинной, все еще скулящей в будке собаке.

Бедный пес! Прости меня! Прости! Прости!

А эти придурки корчатся от смеха:

— Эпическая сила! Джон прибила Тайсона!

— Тайсон, че ждешь? Хватай ее за…

— Ну все. Поржали и хватит, — твердым голосом пресекает всеобщий гвалт Антон, и улыбка сходит с его лица. Но я даже смотреть на него не хочу. Ведь он смеялся! Смеялся! Смеялся!

Я шарахаюсь, словно ошпаренная, в сторону и только искоса наблюдаю, как его загорелая мускулистая рука легко и без видимых усилий отпирает засов. Дверца с размаха распахивается, звонко бьется о решетку — путь открыт. Помедлив буквально секунду, я выскакиваю из вольера и, пряча глаза, бегу прочь. Видеть их всех не могу! Особенно его!

Не чувствуя ног, я вылетаю за пределы чужого двора, миную ворота и несусь по тропинке к своей калитке. Возле гаража меня останавливает накрытая «поляна» с морсом и закусками. Ненавижу! Рывком я сдергиваю плед и сбрасываю с него всю ту романтику, которую я, идиотка, приготовила! И хочу растоптать все-все бутерброды, как вдруг… меня кто-то крепко хватает за плечи.

— Эй, эй! Ты чего, Ковбой? — голос Антона врывается в мое взбудораженное сознание. — Тих-тих-тих-тихо! Хотя бы один бутер оставь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍21. Антон

Я наклоняюсь и подбираю уцелевший бутерброд с газона. И не потому, что чертовски голоден, а чтобы поддразнить рыжую бестию. Когда она злится, она такая прехорошенькая!

Я сдуваю с него невидимую грязь и, глядя на то, как бомбит маленькую стервочку, улыбаюсь. Но моей улыбки она не выдерживает.

— А ну верни! — кидается в драку. — Это не тебе! Не для тебя! — колотит меня она, но я успеваю проглотить сделанный ее заботливыми ручками сэндвич.

— А для кого? — пережевывая хлеб и сыр, с невинным лицом спрашиваю я. — Кому ты собиралась устроить свидание, прежде чем пошла на его поиски своим излюбленным, шпионским способом?

— Что-о? — еще сильнее вспыхивает она. — Я за тобой не шпионила!

— Нет? — приподнимаю бровь я. — А как ты тогда попала за решетку?

— Не твоего ума дела!

— Ладно, ладно, — прикрываюсь ладонями я, защищая себя от ударов. — Но ты все-таки признаешь, что оказалась в ловушке из-за меня?

— Из-за тебя всё в моей жизни пошло наперекосяк! — буйствует она с неопровержимым намерением избить меня до полусмерти.

Но я смеюсь. Мне приятны ее внимание и забота, и бутерброды, если бы Джонни не расшвыряла их по двору, пришлись бы кстати.

— Могу сказать то же самое и про тебя.

— Да-а? — распаляется она и, строя злобную гримасу, в буквальном смысле припирает меня к стенке гаража. — Значит, я порчу тебе жизнь?

— Ты перепортила все бутерброды.

— Не все! Один ты нагло сожрал!

— К твоему сведению, — мягко смеюсь я, не оказывая никакого сопротивления, — я голоден по твоей милости.

— По моей милости? — бунтует она и, кажется, не осознает, что дистанция между нами сократилась до неприличной.

А я смотрю на нее, смотрю и не могу наглядеться:

— Знал, что тебя ни на минуту нельзя оставлять одну.

— Вот и не оставлял бы! — трясет меня за грудки. Но тут же осознает, что прокололась, и стремится сбежать.

— Джонни, — почти шепотом смеюсь я. Потому что поздно. Потому что я уже обнял ее за талию, и теперь легким нажимом привлекаю чертовку к себе. И хотя мы и так стоим ближе некуда, мне и этого мало. Я желаю большего.

Она поднимает глаза. Она знает о моих желаниях все. Ее злющие губки пока еще напряжены и неподатливы, но дыхание уже сорвалось. И мне трудно сдерживать себя, трудно не давать воли рукам, когда она здесь. Рядом. Со мной. Когда я каждой клеткой тела чувствую ее всю, от и до. Мне хочется поцеловать ее, и я целую ее. Целую, будто в первый раз. Пробую на вкус, подступаюсь, словно к неприступной башне, нахожу все пути к неизведанной истине и сам отвечаю на ее безмолвный вопрос. Я твой. Ты моя. Навсегда.

Она наркотик. Она мой рай и ад. Она — мой кислород.

Я аккуратно беру Джонни за бедра и приподнимаю вверх. Она не сопротивляется. И вот уже мне не нужно склоняться к ней, а ей — запрокидывать голову и становиться на цыпочки. Она такая миниатюрная, хрупкая, невесомая пушинка. Моя маленькая девочка. Моя жаркая маленькая девочка. Ее невыносимо прекрасные ножки плотно сжимают меня по бокам и смыкаются где-то на пояснице, отчего я окончательно теряю голову. И мне срочно нужно остыть, иначе…

Против воли я отрываюсь от ее пламенеющих губ, но, понимая, что порю несусветную дурь, тут же впиваюсь обратно, еще более жадно. И не могу отделаться от мысли, что это она плотнее прижимается ко мне, а не я к ней.

Чертовка сводит меня с ума, я балансирую на грани. Моя ладонь против воли рассудка скользит от ее бедра все выше и выше и забирается под футболку. Я ощущаю, как под кожей пышет пожар, дикое пламя которого насквозь прожигает меня, и мне хочется дальше, хочется большего… Но мне следовало бы спросить у нее разрешения.

Я вновь отстраняюсь, буквально на мгновение, но только для того, чтобы взглянуть ей в глаза и прочитать в них ответ. Но ее ответ, кажется, кроется в продолжении: она, запустив свои тонкие пальчики мне в волосы, торопливо подается вперед и целует меня, вновь и вновь, как будто не может насытиться. И я тону в ней. Я обречен. Я теряю контроль.

Я желаю сорвать с Джонни все лишнее — долбанную одежду, которая путается у меня под рукой, — избавить ее и себя от ненужных слоев, которые не дают разрядам тока, возникшим меж нами, пройти по венам, по каждому капилляру. Что это, сон? Раз одной только мысли достаточно, и она меня понимает. Распаленно встряхнув волосами, эта страстная куколка, едва ли задумавшись, стягивает с себя футболку. И я улыбаюсь. И не могу не взглянуть на нее. На ее простенькое, но такое милое белье, и аккуратную грудь, которую я тут же, миллиметр за миллиметром, покрываю миллиардами поцелуев. Но и этого мало.

— Стой, — шепчет она. А сама, позволяя касаться себя везде, продолжает испытывать меня на прочность. — Мои родители порвут нас на тряпки, если узнают, чем мы занимаемся здесь, прямо под окнами.

Я улыбаюсь:

— А мы разве чем-то таким занимаемся? У нас любовь.

— Какая к черту любовь? — тихонько смеется она и со всей своей нежностью ворошит мне волосы на затылке.

— То есть ты предлагаешь… — веду бровью я, — переместиться куда-нибудь, где нас не найдут?

— Нет! — забавно фыркает она. — Я такого не предлагала!

— Тогда у меня есть еще один замечательный вариант.